– Так ксерокс – это мастер?

– Допетрила. Конечно! А то, что такие мастера выдают конвейером: ксерево. Ксерево, оно и есть ксерево. Ни дать ни взять, чистой воды калька!

Нэнси высвободила из рук Савы пиалу, приблизила к глазам.

– То есть она ненастоящая?

– А ты в самом деле думаешь, что керамике шестьдесят годочков? – Сава издал неопределённый звук, похожий на глумливую усмешку. – Среднеазиатская глина, плотная, звенящая – столько в обиходе не живёт. Покупать и использовать повседневно такую посуду может позволить себе только узбек. Отколупался край – выкинул к чертям, а на обратном пути заехал в лавку и купил новую, делов-то на копейку. А здесь у нас не солнечный Узбекистан, не центр гончарного искусства. Такие вещи потому и ценны, что привезены издалека и век их недолог.

– Но она же ненастоящая!

– Что ты заладила, как попугай! – зазвенел от возмущения Сава, испуская гневные токи, будто не его уличили, а он кого-то поймал на недобросовестности. – От новоделов ещё никто не умирал. Спрос стабильный, товар ходовой. Посудка как билась, так и бьётся, а красоты хочется всегда.

– Ваша красота туфтовая! Сплошная липа!

– Однобокое мышление! – не согласился «слон». – Если добре шаражничать, так, получается, мы дело нужное в массы несём.

– Вы это серьёзно? Вы серьёзно так думаете?

– Я похож на шутника?

– Нет, вы не похожи на шутника, – стараясь сохранять самообладание, спокойно возразила Нэнси. – Вы похожи на обманщика.

Савелий Витольдович вздохнул, положил масляный трясущийся подбородок на стиснутые замком пальцы рук и блаженно выматерился – беззлобно, буднично. Он повернулся к соседу – щупленькому пареньку призывного возраста в тренировочном костюме. Тот стоял, облокотившись на стеллаж с выносными лотками, похожими на хлебные, как в универсаме. Вместо булок и караваев грудились мощнейшие из литого чугуна эллипсовидные утятницы и полусферные казаны.

– Слышал, спиногрыз?

Сава явно искал поддержки в лице «слонячего» коллеги.

– Бросьте, тетя, – запанибрастки ответил «спиногрыз», беззастенчиво подслушивающий разговор. – Обычное дело. Всё от человека зависит.

– Вот именно! Я бы так никогда не поступила.

Паренёк отлип от стеллажа, сделал шаг навстречу Нэнси и отобрал из рук пиалу. С видом третейского судьи вернул Саве чашку.

– А вы не зарекайтесь от сумы, тюрьмы и участи Мумы, – негостеприимно ответил он, замирая от собственной дерзости.

От подобного вероломства Нэнси онемела. Сава сухо затрещал артритными костями, раскладываясь в полный рост, словно швейцарский нож, и в попытке сбить спесь молодого, не придумал ничего лучше, чем подытожить беседу пространной фразой:

– Всё до удивления просто, куклёночек, – миролюбиво сказал он.

– И это самое сложное! – презрительно фыркнула Нэнси, и с чувством достоинства и неотвратимости происходящего, активно заработала локтями, расчищая дорогу к выходу. Её спина выражала яростное и справедливое презрение. Но несколько шагов – и она была вынуждена повернуть обратно. В ней пробуждалась рассудительность, и как бы ни хотелось сейчас уйти от этих неприятных типчиков, она вернулась к «фокусу», сладко жмурившему свои фары-глаза. Автомобиль чем-то напоминал хозяина.

– Передумала? – сладкоголосо прожурчал Сава.

– Сколько у вас… «кошек»? – резко перебила она, стараясь не смотреть в сторону ликующей физиономии чугунного лоточника. Тот раздумывал, смелея, вставить ему свои «пять копеек» или нет.

– Две сотни.

– Мне нужен аванс!

– А мне залог!

– Какой такой залог? – подозрительно спросила Нэнси.

– Я даю тебе материала на десять тысяч, значит, что? Значит, мне нужен залог, – невозмутимо повторил Сава. – Считай, мы квиты: твой аванс – мой залог. Вернёшь посуду, получишь деньги. На всё про всё две недели. Успеешь?