– Ложь почувствовать можно, – решился я на возражение.

– Хорошо сказал, – повеселел Федор Михайлович, – только люди ни чувствовать, ни мыслить толком не умеют. Им нужны простые до примитивности мысли и чувства, вот как автомат Калашникова. Автомат Калашникова и есть зернышко правда. Им прогресс человечества вершится. Простой и внятный образ Насилия. А другой глубинный смысл видишь?

– Нет, – отвечаю, – не вижу.

– Молод еще, – вздыхает Федор Михайлович. – Мудрость она с годами приходит. Как говорил мой друг Гегель: «Сова Афины вылетает в сумерки». Перед тобой, Иван, – Вечная Благодать. Вечную Благодать может дать или Бог, или автомат Калашникова, за то его и ценят. В смысле, автомат. У него преимущества есть перед Богом. Действует не чудесным образом, а грубо материальным, а, следовательно, более эффективным способом. Хочешь, Иван, Вечной Благодати?

– Молод еще я, – деликатно отказываюсь.

Посмотрел на меня Федор Михайлович и говорит:

– Есть в тебе искра, божий дар, суть и стержень наличествуют.

Ручка тут в его руке вдруг превратилась в бильярдный кий, которым он меня крепко треснул по голове, аж искры из глаз посыпались.

– Все! – говорит Федор Михайлович. – Я в тебе искру в пламя обратил. Теперь тебе нужна та, которая этот огонь жизни будет поддерживать. Чара, пойди-ка сюда.

И тут в комнату вошла она – недостающий фрагмент головоломки.

– Какой ещё головоломки? – не поняла Анна Игнатьевна.

– Жизнь человеческая, Анна Игнатьевна, – ответил Иван, – настоящая головоломка: необходимо собрать картину из множества хаотичных фрагментов. Когда все фрагменты сложатся в одну целостную картину, тогда и счастье приходит. Только я эту девушку увидел, то сразу понял, что она и есть недостающий фрагмент картины.

– Вот с ней никогда огонь в тебе не погаснет, – говорит Федор Михайлович. – Нравится она тебе?

Онемел я тут, ничего сказать не могу, только головой киваю.

– Чара, скажи мне, что ты больше всего на свете любишь? – спрашивает её Федор Михайлович.

Закраснелась тут Чара, но ответила честно:

– Мужчин люблю.

– А ты, Ваня, кого любишь? – уже меня спрашивает.

– Чару люблю, больше жизни, – само собой вырвалось.

Только сказал я это, как Чара исчезла, прямо в воздухе растворилась.

– Она исчезла, – кричу.

– Ну да, – говорит Федор Михайлович, – исчезла, чтобы в жизни с тобой встретиться. Ведь ты сейчас спишь, вот проснёшься и встретишь её.

И вот тут-то я окончательно проснулся.

– Ох и выдумщик ты, Ваня, – сказала Анна Игнатьевна, – неужто и впрямь все это тебе приснилось.

– Ничего не выдумываю, – заверил её Ваня. – Действительно, всё приснилось. Малость чего добавил, но лишь в деталях.

– Хорошему человеку и хорошие сны снятся, – задумчиво проговорила Анна Игнатьевна. – Непременно сон твой сбудется.

Тут Анна Игнатьевна заметила, что за своим рассказом Иван борщ съел.

– Ещё борща будешь? – спросила она.

– Больше съесть не смогу, – отказался Иван.

– А чаю с медком? – предложила соседка.

– Места пока нет, – снова отказался Иван и добавил: – Я, пожалуй, пойду.

– Да, иди, – согласилась Анна Игнатьевна.

Соседка встала, взяла тарелку с беляшами со стола, накрыла её салфеткой и подала её Ивану.

– Вот возьми, попьешь позже чаю с беляшами.

– Да что вы, Анна Игнатьевна, много это, – стал отказываться Иван.

– Бери, бери, у тебя организм молодой, к вечеру проголодаешься.

– Ой спасибо, Анна Игнатьевна, – искренне поблагодарил соседку Иван.

Анна Игнатьевна с какой-то грустью посмотрела на Ивана и вдруг сказала:

– Насчет того, что мудрость лишь в старости приходит, правильно твой Гегель сказал. А самое печальное в том, что эта мудрость приходит лишь для того, чтобы показать человеку, что всю жизнь человек плутал меж трех сосен. Поздно вы, мужчины, взрослеете. Поздно к вам мудрость приходит. Вот жду, когда к моему сыну эта самая мудрость придет, не знаю, дождусь ли.