Давид прислушался, скрежет исчез. Тень пропала.

Понемногу он осознал, что находится в институтском туалете. Весь мокрый, руки в крови, а по лицу стекает явно не пот.

И отчаяние захлестнуло его с новой силой.

Отец узнает.

Вызовет врачей.

Таблетки.

Лечение.

Уколы.

Терапия.

Но не это ли ему нужно?

Не он ли только что хотел убить Синицыну?

Давид сплюнул.

Нет, это были не его мысли. Он никогда никого не хотел убить.

Он…

Снова покачал головой. Надо привести себя в порядок и убираться отсюда.

Синицына что-то говорила ему, что-то спрашивала. Но Давид действовал на автомате: убрать следы, скрыть последствия, избавиться от таблеток. На секунду задумался, а не принять ли парочку?

Или сразу горсть.

Ужаснулся.

И смыл всю пачку.

После прошлого курса галлюцинации только усилились. А мозг совсем отказался соображать.

Нужна какая-то приемлемая отмазка, чтобы никто не заподозрил в нём сумасшедшего.

Важно, чтобы это происшествие не дошло до отца. Иначе его вновь запрут.

Запрут.

Запрут.

Запрут.

– Я на Маяковского живу. Недалеко тут…

– Не надо. Я пойду, – Давид внезапно переключился на Синицыну, позади которой клубилась подозрительная чернота.

Лёгкая перепалка с ней отвлекла его от мрачных мыслей.

А когда Синицына выпалила охраннику, что встречается с ним, и буквально выволокла из туалета, мозг Давида окончательно отключился от реальности. И парень послушно поплёлся к ней домой.

Вернее, побежал, потому что холодно на улице было очень.

Неожиданная помощь со стороны одногруппницы оказалась как нельзя кстати.

Жаль, что она и не подозревала, насколько опасно ему помогать.

Февральское солнце обжигало кожу, воздух леденил лёгкие, Хворь мчался за сгустком фиолетового света, надеясь, что она спасёт его.

Потому что ему не выкарабкаться в одиночку.

***

Голова раскалывалась. Мало того что Синицына пыталась с ним разговаривать во время пробежки, так ещё и задавала какие-то тупые вопросы.

Неужели она действительно надеется, что он расскажет, из-за чего бился головой о стену?

«Меня очень уговаривали тебя прибить, и я сам так хотел этого, что чуть не убил себя».

Плюс один к списку под названием «Почему Давид Хворь себя ненавидит».

Хата у Синицыной оказалась просторной, трёхкомнатной, в одном из дворов-колодцев на Маяковского.

Дом явно перестроили из дворянского особняка, поставили перегородки, разделив на квартиры.

На подъезде красовались странные цифры: 5,12, 8.

Лестниц в парадной было две, они расходились полукругом, смыкались на втором этаже и сияли ажурными перилами. Воняло свежей краской и немного копчёной колбасой.

Синицына провела Давида через просторный коридор в большую полупустую комнату с ковром на полу и древним сервантом вдоль стены. Напротив стоял кожаный потрёпанный диван. Над ним на стене висела огромная пробковая доска с множеством приколотых к ней фотографий. На потолке высотой метра три красовались остатки лепнины, мебель вся была старой, будто сохранилась с советских времён.

– Держи, – Ира сунула ему в руки полотенце и толкнула Давида к двери. – Ванная дальше по коридору. Я пока у бати рубашку поищу.

Парень слегка замешкался. Мороз начал отпускать, и на коже выступили красные пятна, закололо признаками обморожения.

И Хворь поспешно заперся в ванной. Осмотрел лоб.

Ссадина, конечно, получилась огромная. Завтра синяк на полголовы будет.

Что скажет отец? А очки? А рубашка?

Давид подставил лицо обжигающе горячей воде.

«Ого, какой красавчик», – шепнули ему из-за занавески. По потрескиваю и туманности слов парень понял, что говорило не живое существо, и предпочёл не отвечать.

Когда их игнорируешь, они думают, что их не слышат, и молчат. Жаль, не всегда эта тактика работала. Некоторые призраки знали о способностях Давида.