– Отец просил тебя разбудить, – наклонился к жене Бурдюков.

– А я уже встала! – сказала Магда, лукаво улыбнувшись.

Она ловко притянула его к себе, ткнулась губами.

– Погоди, – пробормотал Бурдюков, пытаясь освободиться. – Утро уже, на работу пора.

– Ты хочешь уйти от меня? – прошептала Магда, заглядывая в него большими мутноватыми глазами. – У тебя кто-то есть?

– Нет, – сказал Бурдюков, – просто завтрак…

– Я – твой завтрак. Съешь меня!

– Люди же!

– Когда нам мешали люди, Серенький?

– Почему их так… много? – спросил Бурдюков, целуемый в паузах между словами. – Я их… не знаю.

– Идиот!

Магда отпихнула его и перевалилась на кровати тяжелым комом, закуталась в одеяло.

– Магда.

Бурдюков растерялся от внезапной, враждебной перемены. Что-то с Магдой было не то. Он же не сказал ничего обидного.

– Все! Я с тобой не разговариваю.

Жена, попыхтев, села к нему спиной. Одеяло сползло, открывая возмущенные плечи. Пожилые родственники, поддерживая друг друга, тихо вышли. Причем мужчина укоряюще качнул головой. Виктор скатал матрас и засунул его под кровать. В гостиной шумели, кажется, ставили стулья и разбирали тарелки.

– Магда, не время дуться, – сказал Бурдюков.

– Да уж, Магда Иосифовна, – присоединился к нему Виктор, – вы можете не кормить мужа, но не кормить весь остальной народ не можете.

– И ты идиот! – прошипела Магда. – Я знаю.

Она величественно встала. Бурдюков отступил, пропуская ее к двери.

– Подай, – вытянула руку в сторону висящего на плечиках платья жена.

Бурдюков с братом кинулись к платью вместе. Плечики висели на гвозде. Бурдюков был сильнее и победил, спиной оттеснив претендента.

– Вот.

Магда молча взяла платье.

– Что здесь за возня? – вошел в спальню отец. – Где завтрак? Мы там сидим…

– Я уже иду.

Магда накинула платье. С вырезом в бирюзовых волнах. Виктор выскользнул в гостиную. От увиденного в приоткрытую дверь у Бурдюкова зарябило в глазах. У длинного стола толклось человек двадцать. Часть сидела, часть подтягивала диван.

– Все, – сказала Магда.

Мимоходом мстительно ущипнув Бурдюкова, она вышла, нет, величественно выплыла из спальни. Ее встретили приветственным гулом. Какой-то худой, лысый от избытка чувств с тарелкой, прижатой к животу, рухнул на колени. Цирк! Дешевый театр.

Что за столпотворение?

– Постой, – отец поймал за рукав двинувшегося из спальни Бурдюкова.

– Что?

– Какого дьявола ты делаешь?

– В каком смысле?

Отец пошевелил челюстью.

– В смысле дурацких вопросов, – сказал он.

– А я не могу…

Шлеп! Отец отвесил ему оплеуху и, развернувшись, оставил в спальне одного. Дверь пригасила звуки и веселый голос Магды: «Сегодня у нас все на скорую руку. Извините уж. Сегодня у нас – омлет».

Бурдюков закрыл и открыл глаза.

На короткое мгновение, когда отец отводил руку от его щеки, реальность вновь треснула. Словно лоскуток отстал от драпировки, и оказалось, что оттуда, из прорехи, проглядывает все та же испугавшая его вчера жуть – голые стены, полутьма, грязь и тряпки, обломки вместо мебели, драный топчан вместо широкой двуспальной кровати, обрывки газет вместо ковров и худое, сморщенное, седое существо вместо отца.

Выдохнуть получилось не сразу.

Нет-нет. Это все понарошку, сказал себе Бурдюков. Возможно, недостаток питания. Неизвестно, ел ли он вчера. Утром точно пропустил завтрак, потому что…

Он вспомнил тошнотворную кашицу и согнулся, с трудом подавляя рвотные позывы. Ох ты ж муть… Тише, тише.

За дверью говорили и много смеялись. Не над ним ли? Кто-то попытался зайти в спальню, но Бурдюков смог подставить ногу.

– Нельзя.

С той стороны не стали настаивать.

– Вот дверь, – прошептал Бурдюков, выпрямляясь. – А если тебе скажут, что это не дверь, а кусок фанеры? Ты возмутишься. Да, ты возмутишься. Но вероятность, что ты смотришь на кусок фанеры, от этого никуда не денется.