Царапина, похоже, не особенно страшная, нерв не задет.

– Идиот, бинтуй рану, живо! – взглянув на него, заорал Креух.

– Я в порядке, – отозвался Марек.

Вепрь начал рыть землю – то ли от злости, то ли в замешательстве.

– Бинтуй чем угодно, останови кровь, сукин сын!

Чудовище двинулось на инспектора. Возможно, приняло оскорбление на свой счет.

Любопытный заяц подлетел к самым ботинкам Марека, принюхался, забавно двигая носиком, и вдруг принялся слизывать с травы капли крови. Через мгновение к нему присоединились другие, оглушительно вереща, и началась самая настоящая свалка. Марек попятился, но они не отставали, один повис у него на рукаве, вцепившись по-крысиному острыми зубками в намокшую ткань. Еще и мхоросы так и мельтешили вокруг, жадно шевеля противными подвижными рыльцами. Кто-то из них впился прямо в рану. Зашипев от пронизывающей боли, Марек ударил его кинжалом. Чьи-то зубы вонзились сзади в шею. Да они все сдурели! Почему они яшмула с порванным боком не трогают, а на него набросились всем скопом?

Вепрь трубно взревел. Что там происходит, попали в него или нет, Марек не видел, всеядные чернокрылые зайчики и бочонки-упыри колыхались перед ним живой завесой, и каждый норовил укусить. Растерзают ведь… Он отбивался, отчаянно размахивал ножом, уже почти не чувствуя боли в онемевшей раненой руке, и в какой-то момент все-таки вырвался из этого трепещущего кокона.

Эльфов стало больше. Должно быть, они выслеживали свою бешеную дичь, разбившись на группы, и теперь подтянулись остальные. Вепрь крутился по поляне, взрывая копытами прелую листву, а охотники метались вокруг и посылали стрелу за стрелой. Креух со своим арбалетом тоже участвовал в игре. Шельн нигде не было видно.

Чья-то рука обвила Марека за шею. В ноздри ударил запах болота, гниющих листьев и еще какой-то гадости. Он снова рванулся в сторону. Странное человекоподобное существо – иззелена-бледное, уродливое, с мокрыми патлами мышиного цвета, – хихикнув, сцапало его за руку и прокусило запястье. Второе такое же, урча и царапая кожу острыми желтоватыми ногтями, пыталось содрать с него куртку. Мхоросы и зайчики бесновались вокруг, нарезая круги и кувыркаясь в воздухе.

Все это напоминало одну вечеринку, на которой Марек побывал в прошлом году, едва поступив в колледж. Ему хотелось побывать в каком-нибудь по-настоящему злачном притоне – взрослый ведь уже, семнадцать лет! – он и пошел, когда позвали. Нанюхались веселящего дурмана, потом танцевали до упаду, а на другой день голова раскалывалась и всего ломало. Однокурсники, кто поопытнее, советовали снова употребить того же самого снадобья, тогда полегчает, но Марек решил, что лучше перетерпит, чем подсядет на эту дрянь. С полмесяца болел, потом поправился. На той вечеринке творилась такая же катавасия.

Оторвавшись от его запястья, кикимора с визгом пустилась в пляс, растянув в улыбке до ушей перемазанный кровью рот. Вторая заняла ее место, впилась жесткими пальцами и припала к разорванной вене. Он ударил ее рукояткой кинжала по трясущейся мокрой голове. Оглушенная, она ткнулась лицом в забрызганную кровью траву, самозабвенно мыча. Похоже, ей все равно было хорошо.

Опят налетели мхоросы. Весь искусанный, Марек пошатывался, но продолжал отбиваться.

Первая кикимора, пританцовывая, выскочила прямо перед Гилаэртисом и с воплем «Ненаглядный же ты мой!» попыталась повиснуть у него на шее. Отшвырнув ее, повелитель темных эльфов оглянулся – как раз, чтобы увидеть, как между ним и Мареком пробежал на ушах заяц с окровавленной мордочкой. На самом-то деле он просто порхал, перевернувшись вниз головой, черные перепончатые крылышки энергично трепетали, но со стороны казалось, что счастливая одуревшая зверушка бежит на ушах.