Волшебники недаром подвергали все записи заклинний строгому учёту и ревностно следили, чтобы копии не попадали не в те руки. Научиться магии иначе, кроме как в двух официальных школах, было невозможно, как невозможно и колдовать, не принеся присягу – это жёстко контролировалось. Упомянутые Браном в первый формальности, которые приходится улаживать, если кто-то из будущих магов решал бросить учёбу на полпути, заключались в частичной корректировке памяти, чтобы там не осталось ничего… недозволенного простому смертному. Когда Лексий впервые об этом услышал, его передёрнуло, но стало немного легче, когда выяснилось, что их учитель и сам ненавидит эту конкретную часть процедуры. Бран всегда говорил: то, что происходит у человека в голове, принадлежит ему и только, и, по-хорошему, лезть туда никто не имеет права. Сам наставник уж точно не имел обыкновения делиться тем, что у него в памяти и на уме…

Он жёстко осуждал подслушивание чужих мыслей, хотя технически это было не так уж сложно – особенно если жертва не умеет противостоять. Лексию, крепко застрявшему на этапе ежедневных поисков тополиного листа на необъятной полке, однако, пока было до этого как до любой из двух здешних лун. Он быстро понял, что метод перебора ни к чему не приведёт, и пытался идти другим путём: сосредотачивался, зажмурившись перед десятками книжных корешков, и выбирал тот, к которому, как ему казалось, тянулась рука. Поначалу из этого ничего не получалось, но потом – потом Лексий вдруг осознал, что всё чаще находит этот грешный листочек не с тридцатого, а с десятого или даже с пятого раза. Это вполне можно было списать на совпадение, но когда он рассказал Брану, тот удовлетворённо кивнул и расширил поле для поиска с одного стеллажа до трёх, и это, наверное, о чём-то да говорило.

Так проходили дни. То есть «проходили» – не вполне подходящее слово: они мелькали. Стоило Лексию на мгновение отвлечься, как «сегодня» уже становилось «позавчера», а одна декада сменяла другую.

Он утешал себя тем, что не теряет времени даром: научиться слушать стоило хотя бы ради шанса услышать среди библиотечных книг ту нужную, которую он никак не мог найти сам. Если не поможет и это, то он поймёт, что её точно там нет, и придумает что-нибудь другое. Одна проблема за раз, помнишь?

Ему хорошо удавалось отвлечься от мыслей о Земле, но когда они настигали, то наполняли его тоской и тревогой. Если время там течёт с той же скоростью, что и здесь, то из универа его, конечно же, уже отчислили, но ладно, чёрт с ним, это не самое важное… Лексия – Алексея, неужели ты и сам уже успел забыть своё имя?! – куда сильнее беспокоил вопрос, ищут ли его. Хватилась ли мама…

Очнись, приятель, больно ты ей нужен! Да, в разлуке мы идеализируем тех, кого нет рядом, но вспомни-ка: ты всегда скучал по дому от него вдали, а когда возвращался туда, поскорее хотел сбежать… потому что вспоминал, что нет никакого дома.

Мысль звучала предельно здраво, но почему-то совсем не утешала.

В общем и целом, хотел он того или нет, время шло, урсульская зима, скорее слякотная, чем морозная, перевалила за половину, и с новым набором в школу и в жизнь будущих волшебников вошёл новый товарищ. Вошёл, вопреки всем надеждам и чаяниям, в гордом одиночестве, зато довольно эффектно: когда кто-то из слуг ввёл его в уже почти родную для Лексия гостиную, юноша умудрился запнуться об порог и самым забавным образом грохнуться.

Трое его будущих коллег, в тот момент бывших в сборе, от души рассмеялись – потому что не рассмеяться было невозможно. Но потом Лексий взглянул на вспыхнувшее лицо новенького и вспомнил, как в шестом классе он перешёл в другую школу. В первый день на новом месте ему в приказном порядке велели выйти к доске «рассказать о себе», и одного взгляда на глухую стену незнакомых лиц хватило, чтобы отчётливо понять: он никогда не впишется в чужой класс, так что нечего даже и пытаться…