В запирательстве шевалье было столько печальной гордости, что родители с уважением отнеслись к его лжи. В конце концов отец пожал сыну руку, а мать обняла его, и – в согласии с выраженным им желанием – юношу отправили к его наставнику, который заставил беднягу читать и переводить вместо книги о любви Энея и Дидоны главу о презрении к богатству. Злополучный Роже был вдвойне несчастен – и как влюбленный и как школяр. Как влюбленному ему пришлось иметь дело не с Констанс, а с ее отцом, а как школяру – не с Вергилием, а с Сенекой.

Как только шевалье ушел к себе, барон облачился в парадное платье и отправился в Безри с визитом, о котором он письмом предварил своих соседей. Виконт и виконтесса держали себя весьма натянуто, они объясняли свою озабоченность тем, что готовят дочь к отъезду в монастырь. Барон попросил разрешения повидать мадемуазель де Безри, и отказать ему в этом было невозможно. Констанс вошла с такими распухшими и покрасневшими глазами, что г-н д'Ангилем понял: на сей раз это не просто досужие разговоры, девочка и в самом деле уезжает. Он весьма учтиво заговорил о непростительном сумасбродстве своего сына, объясняя неприличное его поведение неопытностью и легкомыслием, присущими молодости; под конец он прибавил, что бедный малый горько раскаивается и просит своих соседей, а главное, юную свою соседку забыть обо всем, что произошло за последние три дня; при этих словах Констанс побледнела как полотно и, чувствуя, что к горлу у нее подступают рыдания, поспешно вышла из гостиной.

Теперь барону были совершенно ясны чувства девочки: она всей душой полюбила его сына. Взор его проник в самую глубину девического сердца наследницы рода де Безри; но оставалось еще понять настроение ее родителей. Это оказалось делом нетрудным: сам виконт завел разговор о некоем графе де Круазе, жившем со своими родителями в Лоше и располагавшем тремястами луидоров годового дохода. Оказывается, уже давно существовал некий план, выработанный обоими семействами, и виконт де Безри даже прибавил, что он придает столь большое значение всему происшедшему именно потому, что все происшедшее может стать препятствием для осуществления прежних планов этого дворянина.

Барон сразу же почувствовал нанесенный ему исподтишка удар; как мы уже говорили, он был опытный фехтовальщик и ответил прямым ударом, заявив, что единственная цель его визита – оправдать сына, но что визит этот, само собой разумеется, будет последним. Напрасно его просили не проявлять излишней обидчивости, он упорствовал; попытались было принести ему извинения, но он поднялся с места, сказав, что наследник рода д'Ангилемов стоит наследника рода де Круазе и что если не считать небольшой разницы в имущественном состоянии, то, по его разумению, представитель рода д'Ангилемов стоит также всех представителей рода де Безри на земле.

Столь преувеличенное мнение о значимости рода д'Ангилемов наверняка привело бы к серьезной стычке между двумя достопочтенными дворянами, так как оба они были весьма щепетильны в вопросах чести, но тут г-жа де Безри, подобно новой сабинянке, бросилась между ними. Барон и виконт удовольствовались тем, что весьма холодно и с достоинством поклонились друг другу и расстались, вконец рассорившись. В тот же вечер, как и было сказано, Констанс уехала в монастырь, расположенный в Шиноне.

Шевалье Роже Танкред с большим нетерпением ожидал возвращения барона; он глубоко почитал отца и очень надеялся, что тот сумеет вновь скрепить нить старинной дружбы, которая связывала оба семейства, а теперь грозила оборваться. Однако шевалье уповал на это совершенно напрасно: по возвращении у барона было еще более суровое выражение лица, чем при отъезде; юноша понял, что дело обстоит из рук вон плохо; он сослался на то, будто ему надо зубрить латынь, и заперся у себя в комнате, сказав, что намерен прилежно заниматься, а на самом деле для того, чтобы без помехи вздыхать и сетовать на судьбу.