– Да?
– Ты простишь меня, хоть когда-нибудь, за то, что я тебе навязалась?
– Прощу. Спи.
– Я была немного… сумасшедшая, – шепотом сказала она. – И я так устала ото всех этих революций. Раньше мы жили тихо, и мне хотелось событий, катастроф, любви, а теперь не надо ничего, ничего… Только опереться на кого-то… на кого-то сильного…
– Как ты много говоришь.
– Да. Я страшно много говорю… Но я научусь… молчать… Иди сюда.
Думбадзе потушил папиросу.
Утром Махорин ни о чем не спрашивал Думбадзе, но тому трудно было сносить его взгляды.
– Нет ничего. Пока нет, – не выдержал он и взорвался: – Да не смотри ты, как кот!
– Ты не психуй, – спокойно сказал Махорин. – Нет, так нет. Что узнал?
– Отец почтовый работник, как его? почтмейстер. Сейчас служит, – неохотно сказал Думбадзе. – Она была замужем. Муж погиб в шестнадцатом. Нигде не служит.
– Муж?
– Сам ты муж! – заорал Думбадзе! – Она, понимаешь? она нигде не служит! И не служила! Барынька, понимаешь? Мужчин нет подходящих, понимаешь?! Ослиная твоя башка!
Махорин ухмыльнулся.
– Тогда порядок.
– Что порядок? Какой порядок, если все остается по-старому, если их даже революцией не прошибешь? По-ря-док! – Думбадзе выругался.
– Спокойней, товарищ. Вот погоди, разобьем контру внешнюю и за внутреннюю возьмемся.
– Что ты понял? Какая она контра? Она никто, понял? Никто! Пузырь из мыла!
– Ну, насчет пузыря это мы проверим. Проверим! Я, знаешь, сомневаюсь, когда они что-то так делают. Так они ничего не делают. Она тебя держит за одно место, а сама имеет интерес к твоей работе! Да списочки, – Махорин хлопнул ладонью по бумагам на столе Думбадзе, – ей за это подай! А ты как думаешь?
– Дурак ты, Махорин.
– Может, я и дурак. Я, знаешь, нивирситеты в кубрике проходил. А экзамент я сдавал вахтенному вот с таким вот кулаком! Так что знания у меня крепкие. И я тебя предупреждаю, товарищ, веди линию правильную, вот что!
– А я тебе скажу, Махорин, вот что – тебе на общие темы говорить нельзя, ты становишься злой и глупый. И необразованностью своей ты не кичись! И не смотри так на меня.
– А-а! – протянул Махорин. – Вот так, товарищ! Вот так! Это по сути дела, верно она к тебе подвалила! Нашла жидкое место в нашем строю! Так! Да!..
Когда к вечеру, после бурного заседания коллегии совместно с секретарем губкома, на котором Думбадзе категорически отказался подписать постановление о взятии Колобовой под стражу, он ходил в одиночной камере по диагонали, близкий к помешательству, то он слышал в зарешеченное окошко, как на плацу Махорин, не упускающий случая подтянуть у караульной роты строевую подготовку, командовал:
– Н-направляющие… шире… шаг! Р-равнение! Ножку держать! Держать ножку!.. Р-раз-два, р-раз-два!.. Подтянись! Ногу! Ногу держать!..
Флаг
Петров повесил на доме английский флаг.
В поселок приехали голландцы. Они столпились, показывая пальцами на дом Петрова и возбужденно расспрашивая о чем-то переводчика.
– Даже не знаю, как перевести, – сказал переводчик директору местного метизного завода. – Они спрашивают, зачем он повесил английский флаг? Какие у него мотивы были.
Директор очень хотел побывать в Голландии, поэтому послали за Петровым.
– Слушай, Василий Парамонович, – сказал директор щуплому Петрову, – ты зачем флаг повесил?
– А что, нельзя?
Петров переступил с ноги на ногу и набычился.
– Я не о том тебя спрашиваю – можно или нельзя. Я спрашиваю: зачем?
– Вы вон дачу построили в три этажа, я ведь не спрашиваю: зачем.
– Ты что, дурак?
– Сам ты дурак, – брякнул Петров, не успев испугаться и ощутив на мгновение счастье полета.
– Та-ак.
Директор посмотрел на Петрова, намечая будущие репрессии и их счастье. Но голландцы жадно ловили интонации их беседы, и директор понимал их счастье узнать об угнетении простого народа. Поэтому он рассмеялся и похлопал Петрова по плечу.