– Слюшш, если увидишь этого… как его? которого мы на груди пригрели… Ну да… Так ты ему передай, что меня от его тошнит, поил? Видеть не могу. А лучше, слышь? вооще чтоб его запаху здесь не было.

Но Владислав ушел не сразу, а после того, как повидал Колю Басова. Коля Басов запираться не стал.

– Да чего ты, Слав! – сказал он, нагло и весело глядя в глаза Голомазову. – Сам же знаешь, жизнь – борьба. Выживает сильнейший. Конечно, передал! А ты что, не передал бы на моем месте? Мне же о семье думать надо. Сам знаешь: играю последний сезон, пора устраиваться. А тебе-то какой смысл здесь мучаться, если ты хозяина не уважаешь? Хозяина надо уважать. И даже любить… Только ты на меня не смотри так, не надо. Мы же не на киносъемке.

Текстильный городок на берегу большой реки. Фабричная команда играет на первенство области. Так, ткнул пальцем в карту и попал. А вот когда приехал, то не пожалел для себя последних слов.

От областного центра раз в сутки что-то ходит. Зеленое. Останавливается везде, где захочет. Двести километров идет шесть часов. Едут грустные старики, невыразительные девушки, бледные дети. Смотрят в окна на продрогший лес, жуют вареную колбасу, играют в карты.

Приходит это зеленое в два часа ночи. Все куда-то рассасываются, остаешься один в бетонном мерзлом вокзале.

Утро. На привокзальной площади, конечно, сквер, а в сквере – памятник с пулеметом. Напротив вокзала, как волнорез, углом стоит трехэтажный дом, с одной стороны которого расположены «промтовары», а с другой – «продтовары». С одной стороны автобус приходит из города, а в другую сторону – уходит в город.

Вот по этой, уходящей улице Голомазов и направился на первое свидание с председателем райспорткомитета.

Прошло три дня. Выпал крепкий, скрипящий снег. Все нехорошее прикрыл, хорошее – оттенил, и Владислав из окна комнаты в общежитии мог часами смотреть на волнистый пейзаж с веселыми дымами, румяными, сопливыми детьми на санках, собаками, активно участвующими в уличной жизни, неожиданно темной водой большой реки и темно зеленым, новеньким сосновым бором на ее левом берегу. На всё это смотришь сверху вниз, как с самолета.

Футбольная команда состоит из двадцати ребят от 18 до 40 лет. Двоих, с запахом, Голомазов отчислил тут же, в спортзале. Остальные побегали в тридцатиметровом зале сорок минут с мячиком и некоторые покрылись нехорошей бледностью. После проверки давления отчислил еще двоих – сорокалетнего главного механика фабрики и тридцатипятилетнего вратаря, грузчика Юру Фролова. Главный механик обиделся, ушел, не попрощавшись, а Юра мягко, по-девичьи улыбнулся и сказал:

– Это я, Владислав Юрьевич, недавно был простымши. Можно, я здесь посижу?

Бывшая жена написала письмо. Обещала приехать. Написал, чтобы не приезжала, потому что до сих пор «живу на вокзале, в комнате милиции. В городе недавно был пожар и все население скучилось в немногих уцелевших домах».

Тут же получил ответ. Пишет, что – ничего, можно и в комнате милиции, что трудностей не боится, а даже ищет их, и в окружающей нас косности всякий поступок, даже глупый, вызывает уважение.

Дал телеграмму, что выехал на семинар в Иркутск, о приезде сообщу дополнительно.

На следующую ночь бывшая жена постучала в половине третьего и когда Голомазов, щурясь от яркого света в коридоре, открыл дверь, она спросила шепотом:

– У тебя никого нет?

И вошла. Голомазов молча вынес ее чемодан, затем вынес ее вместе со стулом и закрыл изнутри дверь на ключ.

В городке шесть средних школ. Детей рождается так мало, что они сами рано сознают исключительность своего появления на свет и потому не дерутся, не носятся по коридорам, не прыгают в снег со второго этажа, не корчат рожи, не визжат. За последние двадцать лет в городе не было ни одного случая, чтобы педагог сошел с ума.