От города Киева, а вернее, от престижной цековской больницы с обширным гинекологическим отделением у Маши остались самые теплые и живые воспоминания. Заправлял там делами свиноподобный вивисектор на пару с усатой ассистенткой, за твердый тариф обстригающий у блудливых школьниц несчастных зародышей… Да что уж там!

Итак, Маша и папа уже были на полпути к месту встречи брачующихся, как вдруг родитель прошептал:

– А тебе действительно хочется замуж, доченька?

Появился слабый луч надежды, что папа даст задний ход, и они преспокойно отправятся домой и впредь будут делать вид, будто бы никакого жениха и не было… Однако, вместо этого, родитель душевно успокоил Машу, объяснив ей в сжатой форме, что особенно теперь, в наши постзастойные времена, любовь приходит и уходит, а кушать хочется всегда. Намекал он, к тому же, на склонность Маши к полноте и, вообще, ее развитые пищевые инстинкты.

Надо полагать, что и Машу он зачинал с чувством, которое никак нельзя назвать не только любовью, но и даже мимолетной страстью.

И вот теперь папа преспокойно спроваживал Машу, предавая ее в руки человека, который, возможно, посягнет не только на ее тело, но и на саму душу.

Что касается Маши, то она ощущала изрядное смущение. Странные судьбы выпадают девушкам на 1/6 земного шара, славящейся дружбой народов. Сначала папаеврей вкупе со славянофильствующей мамой. Если первый, признаться, так до сих пор и не определился в своих религиозных наклонностях, последнее время колеблясь между евангелистами и баптистами, по причине их цивильных манер и бьющей в глаза демократичности, то вторая последовательно исповедовала веру предков – православие, – лишь эпизодически соблазняясь строгой эстетикой старообрядчества… И вот теперь – этот Эдик Светлов.

Когда в столичном храмесинагоге Маша стояла покрытая дорогим покрывалом, – что было частью еврейской свадебной церемонии, – то не чувствовала в этом никакого высокого символического значения – разве что одну беспросветную показуху.

Богато расшитое покрывало, на котором вытканы премиленькие цветочки, розовые лепесточки, замысловатый древний орнамент, а также пухленькие ангелочки, игриво плещущие водицей сластолюбивым девственницам в их алчущие ротики… Все это, понятно, не имело ничего общего с тем, как будет выглядеть Машин новый дом, – а именно, трехкомнатная квартира на Пятницкой улице с кухней вместо столовой и окнами на восток, – и как там угнездятся супруги Светловымладшие.

Эдик взял Машину руку и слегка пожал. Этот чужой мужчина, чья фамилия будет вписана в ее все еще «молоткастый и серпастый», стоял рядом. Вы только пощупайте, у него, оказывается, липкие ладони. Маша искоса взглянула на суженого. Ей оставалось лишь надеяться, у них не родится дочь. А если, по оказии, и случится такое, то не дай ей бог такого шнобеля, как у родителя!

Маша уже готова была заголосить принародно, что все происходящее здесь – не что иное, как ужасная ошибка, однако раввин вдруг заговорил на языке исторической родины. Ей пришло в голову, что потом она будет вправе заявить, что ни бельмеса не поняла, а потому их с Эдиком брачный союз не может быть признан божественно утвержденным.

«Если б мне только знать, отче, ваше преподобие, досточтимый ребе, на что меня тут подписывают, а главное, что это на веки вечные, то уж, само собой, я бы не стояла тут, пока эти треклятые голуби выпархивают из своих клеток и кружат у нас над головами, забрасывая фекалиями мою новоиспеченную многоуважаемую свекровь. Кроме всего прочего, ребе, примите во внимание, что я крещеная православная, и, к тому же, отчасти даже приобщенная к евангелическим истинам и старообрядческим заповедям!»