– Слов нет, у молодости есть свои хорошие стороны, но немало и дурных, – начал он. – Пожалуй, вам лучше бы иметь рядом с собой человека более положительного, более солидного… А потом, мне думается, вы ведете в последнее время слишком замкнутый образ жизни. Надо больше выходить, чаще встречаться с людьми, возобновить светские связи.

Говоря это, он пытался ее поцеловать.

– Нет, нет, Эмиль, прошу вас, – запротестовала она, отталкивая Лартуа. – Мне нездоровится, у меня голова болит.

– Не хотите ли на минутку заехать ко мне? Я дам вам таблетку.

– Нет, благодарю, я хочу поскорее вернуться домой.

Они помолчали. Автомобиль катился по аллее Булонского леса. Лартуа перешел к прямой атаке.

– Нет, друг мой, прошу вас. Вам вовсе не обязательно поддерживать свой мужской престиж, – произнесла госпожа Этерлен. – Мне очень лестно, что вы заинтересовались мною, пусть даже на один вечер. Но давайте этим и ограничимся.

– Почему на один вечер, Мари Элен! Я уже давно мечтаю о вас… Давно стремлюсь к вам.

– Полноте, полноте, зачем говорить то, чего вы вовсе не думаете, – ответила она, легонько ударив его руке. – Ведь мы с вами старые друзья, и незачем было ждать сегодняшнего дня… Просто вы, как всегда, учтивы.

Снова наступило молчание, затем шофер услышал:

– Нет, Эмиль…

Через несколько мгновений снова раздался негодующий женский голос:

– Да перестаньте, Эмиль! Не то я остановлю такси!.. Ведь я же сказала вам – нет!

Она открыла боковое стекло, и в машину ворвался свежий воздух. Госпожа Этерлен забилась в угол и приготовилась к отпору.

– Нет, вы просто невыносимы, – сказала она. – Повторяю, у меня болит голова, мне не до этого. Да и за кого вы меня принимаете? За женщину, которая уступает через три минуты и отдается в такси? Право, вы либо слишком высоко цените свое внимание, либо, напротив, ни во что его не ставите! Полно, успокойтесь!

Он переменил тактику и, пока они ехали по Булонскому мосту, говорил ей о своем большом чувстве, которое будто бы долго скрывал, о желании обрести прочную привязанность, о поисках настоящей любви. Все, о чем он рассказывал, было в какой-то степени правдой; неправда заключалась только в том, что он адресовал все эти излияния госпоже Этерлен.

Автомобиль остановился на улице Тиссандр.

Лартуа вышел и проводил свою спутницу до садовой калитки.

– Мне хотелось бы еще немного побеседовать с вами, – произнес он.

– Нет-нет, повторяю…

– Вас даже не трогает, что сегодня день моего избрания в Академию? И вы хотите оставить меня одного…

Он сказал это таким тоном, что она невольно была растрогана. Но у нее и в самом деле сильно болела голова.

– Приходите в любой вечер, и мы побеседуем. Но сейчас я бесконечно устала и, чего доброго, еще поверю вам. Еще раз благодарю за чудесный обед.

И она захлопнула калитку.

«Я просто болван, – говорил себе Лартуа на обратном пути, – законченный болван. Теперь мне придется послать ей завтра цветы, и она вообразит, что я и впрямь в нее влюблен. И кто только тянул меня за язык! А сейчас…»

Доехав до авеню Иены, он расплатился с шофером и с минуту неподвижно стоял на тротуаре, не решаясь вернуться домой. Затем взглянул на часы: было четыре утра. На небе занималась бледная заря, угрожая затмить свет звезд. Воздух был свежий, бодрящий, звуки, изредка нарушавшие тишину, казалось, звенели, точно хрусталь. Призрачная предрассветная дымка окутывала город. Лартуа еще чувствовал легкое опьянение, спать ему не хотелось, и он с отвращением думал о своей пустой квартире, о том, как час или два он будет шагать из угла в угол, размышляя, чего может он еще ожидать от жизни.