Когда в клубе появился парень, стало совсем не так: он мнил себя гением и учиться ничему не хотел – каждый пишет, как дышит. У них с Диной возникали трения, а порой и дебаты, но девушка с изящной легкостью сажала оппонента в лужу к великому его негодованию.

– Что ж эти пацаны, я не могу! – в сердцах воскликнула она после одной такой дискуссии, когда все кроме Иры уже ушли. Та всегда находила повод задержаться. Ее благоверный тоже творил – стихи, музыку и над книгой работал, но его привести сюда и в голову не возьмешь. В глубине души он считает себя бездарностью, – так он утверждал. Но еще глубже – кокетничал, считая бездарностями всех кроме себя.

– Вообще, не води дружбу с коллегами по цеху, врагов наживешь, – предостерегла Дина, – с творческими личностями тяжко дружить, если они не верующие.

– Почему?

– Потому, что тогда человек иначе относится к своему таланту и понимает, что тщеславие или зависть – грехи, с которыми надо бороться. Не маскировать и не замалчивать, а именно бороться. К таланту отношение не собственническое. И вообще, многое воспринимаешь иначе, когда живешь другим.

Однажды Иришка принесла стихи своего избранника Дине.

– А вы похожи, – улыбнулась она, – только он больше в мифологию и историю, а ты открыто о своих чувствах пишешь. Заметила, что парни чаще чужие образы примеряют, а о себе в открытую до поры не пишут?

У Иришки не было шанса это заметить, но с тех пор она стала присматриваться.

Летняя сессия прошла неплохо. Дина продолжала вести семинары до середины июля, но почти никто из прибывших уже не ходил.

– Лето – не лучшее время для творчества, – шутила девушка.

Машка переключилась на общение с новыми друзьями, а Иришка – не большая любительница компаний, фэнтези и ролевых игр, осталась в стороне, и ее существование омрачала тягостная ревность.

– Там такие девчонки… умные, начитанные, красивые и с мечами. А я ничего не умею и двух слов связать не могу, – сетовала она, – музыка – мой единственный козырь, за нее меня и уважают, только теперь и о группе все забыли, никому я не нужна. Скоро и он обо мне забудет.

– Он о тебе никогда не забудет, – подбадривала ее Дина, – у тебя другие таланты, и писатели в большинстве своем неразговорчивы. Если писака велеречив – скорее всего, хвастун или графоман, я уже заметила. Словами нельзя бросаться, идею нужно вынашивать, иначе родишь на бумаге потрепанную, хилую и неказистую. В литературе как нигде важно единство формы и содержания. Прости, я все о прозе… сама давно стихов не пишу, и как-то отвыкла мыслить ими.

– А раньше много писали?

– О, тома! Но поэзия – серьезный дар и редко остается на всю жизнь. То любовь его подпитывает, то боль, а то просто обилие времени и чистых листов в тетради. Я много писала на лекциях. А тебе надо не стесняться – поделись с ним своим творчеством. Уверена, его это поразит. Может, конечно, и напугать – тут уж сама решай. Видишь, какая у них ранимая самооценка!

Летом Иришка чувствовала себя одиноко – уехать было некуда, а Машка то и дело пропадала. Бетонные стены надоевшей комнаты окном на юг. Если бы не книги и стихи – повеситься с тоски. Дина оставила свой телефон, словно предвидя такую ситуацию.

– Будет что почитать – звони, всегда рада. До сентября терпеть незачем.

И Иришка, превозмогая смущение, позвонила. Решили встретиться в кафе.

– Знаешь, я пока живу одна, но довольно далеко, не стоит тебя туда мотать. А там посмотрим.

Почему одна – Иришка, разумеется, не спросила, но Дина при встрече рассказала все сама.

– Семейная драма. Надо побыть одной, все хорошенько обдумать. Знаешь, мне было так радостно смотреть на тебя влюбленную – какая ты красивая, счастливая, светишься вся. Даже себя вспомнила в восемнадцать лет. И порой думала, будь я такой или сделай то-то – все могло быть иначе, могло сложиться. А потом оказалось, вряд ли, да и не надо. Появился другой человек – взрослый, самостоятельный и совершенно не похожий на ту студенческую любовь. И тут все могло сложиться – почти наверняка. Но мы решили, что не судьба. Точнее, я решила. И тогда не думала, что без него будет так пусто и плохо. Оказывается, я привязалась к нему, хотя совершенно этого не ощущала и думала, что больше оплакиваю старую любовь. Мне было двадцать два. Закончила первый институт – кстати, это он все время твердил мне, что журфак – не твое, газета безлика, а ты – писатель. Я поверила в себя благодаря ему. И вместо того, чтобы выйти за него и нарожать спиногрызов, поступила на филфак и стала строчить романы.