Гостя у отца, Сэнди много общался с ним по душам. Тут-то он и открыл отцу тайну своей страсти к Рошель. Отец пытался изобразить сочувствие, хотя платонической любви в его арсенале завзятого донжуана не числилось.

И Сэнди испытал облегчение, когда разговор зашел о чем-то понятном им обоим – о планах на будущее. Они несколько раз совершали долгие прогулки по берегу океана в Санта-Монике и делились друг с другом своими самыми дерзновенными мечтами.

Старший Рейвен мечтал о широком экране – о большом кино со звездами первой величины за большие деньги. А больше всего о том, чтобы в титрах значилось: «Фильм Сидни Рейвена».

Для Сэнди же пределом мечтаний был мир биохимии, тут он хотел бы властвовать безраздельно. Особенно в генетике. Когда он попытался объяснить отцу, какие возможности эта наука может открыть человечеству, тот с нежностью произнес:

– Ну что ж, можно сказать, что в каком-то смысле мы с тобой заняты одним делом. – Он положил руку сыну на плечо. – Ты будешь воссоздавать жизнь в пробирке, я – на широком экране.

Они отлично понимали друг друга.

Тут Сидни, со своей извечной склонностью к чрезмерной патетике, стал мечтать о том времени, когда он получит «Оскара», а сын – Нобелевскую премию. И произойти это должно было в один год.

– Пап, у тебя слишком бурное воображение, – засмеялся Сэнди.

– Поэтому я и работаю в кино, сынок.

Никогда еще отец и сын не были так близки, даже в те времена, когда находились вместе триста шестьдесят пять дней в году.

Из первой поездки на Западное побережье Сэнди привез загар и уверенность в себе. Этой уверенности, во всяком случае, ему хватило для того, чтобы опустить в автомат монетку и набрать номер прекрасной мисс Таубман – просто чтобы поздороваться.

Нельзя сказать, чтобы она с особым восторгом восприняла его звонок – но только до того момента, как он напомнил, где провел каникулы. Тут ее голос разом смягчился, и Рошель предложила встретиться в кафе «Шрафтс».

Войдя в заведение, Сэнди внимательно осмотрелся, но Рошель нигде не было. Потом он увидел ее в кабинке рядом с музыкальным автоматом – красавица уже заняла место и поджидала его.

Рошель помахала рукой, Сэнди поспешил к ней.

– Прости меня, Рошель, – бросился он извиняться, – я тебя сразу не узнал. Ты мне не сказала, что ты теперь блондинка. И что ты… – Он осекся, чуть растерянно глядя на ее лицо.

Она закончила за него:

– Я сделала это еще весной, во время пасхальных каникул. Что скажешь? По-моему, мне попался не врач, а кудесник. – Она покрутила перед ним головой. – Как тебе мой новый нос?

Сэнди искренне опечалился. Ему показалось, что прежняя Рошель была намного симпатичнее.

Он вдруг с огорчением подумал, что никогда больше не увидит того милого лица. Операция превратила ее из одухотворенной мадонны в куклу Барби.

– Да, действительно, – послушно поддакнул он, – потрясающе.

– Конечно, поначалу я сопротивлялась, – рассказывала девушка. – Но мой агент убедил меня в том, что без классического профиля в кино мне ничего не светит. А теперь расскажи мне о Голливуде. Все-все!

Сэнди сделал знак официанту, а Рошель завела разговор, которого устыдился бы и сам Нарцисс.

– Лето выдалось на удивление удачным. Не поверишь, мне дали столько ролей! Сначала были два спектакля по современным пьесам, а потом даже «Ромео и Джульетта». И ко мне за кулисами подходил сам Джо Папп. Знаешь такого продюсера?

– Слушай, это же замечательно! – пролепетал Сэнди, чувствуя себя никчемным и совершенно потерянным. С Рошель Таубман они теперь играют в разных лигах. Он все лето был зрителем, а она играла на сцене.