– У себя? За что?..

– Ты не сделала ничего плохого. Чувство вины при потере близкого – это нормальная реакция человека, – спокойно разъяснял Леон. – Она появляется от беспомощности. От невозможности повернуть время вспять. Что-то изменить, досказать, доделать или переделать. И мало кому удаётся сразу понять, что эта вина иррациональна. Она абсурдна. А знаешь почему?

Я, не мигая, смотрела на него в ответ.

– Потому что нет такого момента времени, в который человек с полной уверенностью сможет почувствовать, что выжал свой максимум. В его «успел всё» всегда будет присутствовать одно маленькое «а если бы…». Смерть нам неподвластна, неизвестна. Смерть вызывает страх, и именно поэтому человек никогда не будет к ней готов.

– Когда он… – Я до сих пор отказывалась произносить это слово. – Когда его не стало, я не хотела жить, – я настойчиво попыталась опровергнуть убеждения врача. – Не хотела. Я была готова умереть.

– Тогда почему ты сидишь сейчас передо мной?

Я медленно поставила пустой стакан на столик.

– Потому что сошла с ума…  – смущённо предположила я. – Не успела.

– Ты не сходила с ума, Эмили, – уверенно продублировал свои заключения доктор Кауфман. – По крайней мере, не в той плоскости, в которой ты думаешь.

– Что вы имеете ввиду?

– Расскажи, как появился Эйден.

Как появился Эйден…

Я молчала. Не хотела проходить эту полосу по новой. Боялась. Хотя боятся было нечего. Боль стала родной. Я срослась с ней. Проехалась по каждой грани. Распробовала сотни оттенков её вкуса. И каждый из них отдавал тоскливой горечью. Опустошал.

И всё же…

– Хорошо, – кивнула я и откинулась на спинку кресла.

Закрыла глаза. Отмотала воспоминания и нашла нужный момент.

Чудовищный. Мучительный.

Когда мне без анестезии вырезали все органы тупым ножом.

Полтора года назад. 

Боль. Боль, охватившая всё тело. Пульсирующая в каждой клетке. Она растекалась, опоясывала. Плавила. Плавила моё тело. Самый сильный очаг можно было определить, не открывая глаз. Голова. В неё словно залили вулканическую магму, и она медленно, с особой изощрённостью и жестокостью изничтожала каждый нейрон.

Я хотела прикоснуться ко лбу, вытереть мокрое. И не смогла. Рука не слушалась. Я попыталась разлепить глаза, и их мгновенно пронзило сильной резью. Я дёрнулась и тут же замерла, испугавшись громко запищавшего монитора.

Череп разрывало на части, а горло драло колючей сухостью, словно его под завязку забили опилками. Я накопила немного слюны и сглотнула. Не помогло. Ещё раз. Бесполезно. Тяжёлое тревожное дыхание вырвалось сквозь слипшиеся губы.

– Эмили, ты слышишь меня? – откуда-то сверху раздался знакомый, пронизанный откровенной паникой голос. – Кивни, пожалуйста, если слышишь.

И я кивнула. Потому что слышала.

– Зови Фрэнка. – Снова голос сестры. – Скорее.

Я повторно попыталась разомкнуть веки. Превозмогая ломоту, я очень сильно старалась увидеть хоть что-то, и это несгибаемое упорство помогло мне одержать первую маленькую победу в неравной схватке. Сначала передо мной растянулась тонкая светлая полоса, а затем появились размытые очертания комнаты.

– Вот. – В мои губы ткнули чем-то тонким и колючим.  – Сделай пять коротких глотков.

Я попыталась увернуться, но не смогла. Голова весила миллионы фунтов.

– Это просто вода, Эмили. Не волнуйся.

Вода. Какое волшебное слово. Глупо опасаясь, что её могут у меня отобрать, я принялась жадно всасывать жидкость. Не считая. Я не могла считать. Несколько секунд я слышала лишь гулкий звук собственных сглатываний, а затем трубочку довольно резко выдернули у меня изо рта. Возможно, я превысила дозу. Хотелось попросить ещё, но язык будто онемел, и я вяло двигала им из стороны в сторону, пытаясь выжать из себя хоть одну букву.