– Хорошо тут у тебя, – комментирует, оглядевшись по сторонам. Я равнодушно прослеживаю за ее взглядом и вдруг понимаю, что и впрямь получилось неплохо. По крайней мере, здесь мне нравится гораздо больше, чем в квартире Моисеева, в которой я провела последние пятнадцать лет своей жизни. И цветовые решения – преимущественно бежевый монохром, и яркие акценты в виде большого дивана цвета морской волны да насыщенно-винного – кресла, и сувениры, которые я покупала в путешествиях, а потом им не находила места – очень круто между собой подружились здесь, полностью в моем вкусе. Что довольно неожиданно, учитывая, что я никогда не планировала тут жить, а квартиру готовила к сдаче.

– Кажется, эта недвижимость досталась тебе по наследству?

– По наследству мне перешла бабушкина хрущевка. Но она шла под снос, и вот… – развожу руками.

– Как хорошо, что ты не успела ее сдать, прям как знала! – восторгается Стася.

– Не поверишь – только подумала, что, может, неосознанно чувствовала приближение конца.

– А что, были какие-то предпосылки?

Вопрос, который я себе теперь задаю все время! И ведь я почти уверена, что никаких предпосылок не было. По крайней мере, я не находила пятен от помады на Эдиковых рубашках, а от него самого не несло чужими духами. Впрочем, Эдик сказал, что у них еще ничего не было. И, кажется, именно этот факт не дает мне до конца смириться с происходящим. Очевидно, вытащи я его из-под бабы, обрубить концы мне бы труда не составило. А тут я не могу не думать, что ничего непоправимого не случилось. Что все еще можно отмотать назад… И это так нечеловечески жестоко, что в груди больно.

– Не знаю, – шепчу растерянно.

– Юльчик, ну ты чего? – сникает Стася, не зная, как ко мне подступиться в таком состоянии. Мы с девочками не так давно взяли ее под свое крылышко. И вообще-то подразумевалось, что это мы станем ее поддержкой, а никак не наоборот.

– Кажется, в дверь звонят. Откроешь? Мне что-то совсем херово.

Батарейка окончательно сдохла. Даже начинает казаться, что я зря позвала подруг. Возможно, мне стоило какое-то время побыть наедине с собою. Как следует все обдумать. Оплакать рухнувшие мечты. Но что уж? Судя по голосам, доносящимся из коридора, боевой десант моих девочек прибыл в полном составе, так что поздняк метаться.

– Где наша страдалица? – с порога берет быка за рога Алла. – Та-а-ак. Я не поняла, Моисеева, вы че тут – насухую сидите?

– Сама же говорила – так лучше, – шмыгаю носом, утыкаясь в шею старшей подруги. – Привет, Лер, – здороваюсь с Петровой.

– Юлечка, я твоего Эдика и пьяная в сиську в суде раскатаю, – угрожающе сощуривается Рындина.

– Ну в каком суде? Ты чего? – закатываю глаза.

– В суде общей юрисдикции, конечно же. Активы нужно разделить по уму.

– Да мы уже обо всем вроде бы договорились. Эдик не лезет ко мне, я – к нему.

– Стась, ты не стой. Наливай давай… Лер, где там твои суши? Едут?

– Курьер в пути… – кивает Лерка, отчего массивные серьги в ее ушах издают приятный звенящий звук. Я залипаю на их таинственном мерцании. Кажется, Петрова говорила, что купила их где-то в Непале. Это чистый гипноз, вот правда.

– Хорошо, а то я когда голодная – злая. Так вот, что касается «вроде договорились». Юль! Ты у нас ведь умная баба. Сегодня договорились, завтра он передумал…

– Ал, ну, погоди. Эдик, конечно, поступил как мудак. Тут я не спорю…

– Еще бы.

– Но все же, поверь, за столько лет я успела хорошо его изучить. Не станет он со мной делить чашки с ложками!

– Он, может, и не стал бы. Но его девка… Я таких на своем веку повидала. Они своего не упустят, ты уж поверь моему опыту.