Тем не менее, есть еще одна черта, которую Фрэзер подмечает в отношении силы: она оказывает воздействие на людей через прикосновение. Это может быть прикосновение руки либо прикосновение к предмету, который соприкасался с другим человеком. Более того, Сила по народным представлениям может быть вложена в предмет, и он становится либо оберегом, либо носителем порчи.

Вот самое общее представление этнологов о том, что есть Сила.

В 1922 году Люсьен Леви-Брюль издал в Париже очередную книгу на тему первобытного мышления – «Первобытный менталитет». Он, как и Фрэзер, был сторонником естественнонаучного объяснения народных представлений, поэтому книга его доказывает, что все проявления силы в значении магии или колдовства есть лишь последствия веры примитивных людей.

Эта исходная установка местами вступает в противоречия с приводимыми Леви-Брюлем выдержками из трудов этнологов, но эти противоречия остались не осознанными современной наукой. Поэтому взгляды профессора Сорбонны остаются и по сей день основополагающими для этнологов. Тем более заслуживают они внимания и исследования.

Леви-Брюль посвящает силе вторую главу книги – «Мистические и невидимые силы». Но прежде, чем рассказать, как он описывал народные представления о силе, стоит выявить еще одно противоречие во взглядах этнологов, которое они почему-то упорно не хотят замечать. Во «Введении» в книгу Леви-Брюль пишет, как бы давая общую характеристику тем простым людям, которых изучает этнология:

«И здесь миссионеры констатируют, что туземцы „верят только тому, что видят“. Среди взрывов смеха и возгласов одобрения собравшихся раздается вопрос: „Можно ли увидеть своими глазами бога белых людей?.. Если Моримо (бог) совершенно невидим, то как может человек в здравом уме поклоняться чему-то скрытому?“

Точно так же обстоит дело и у басуто. „Что касается меня, то я хочу сначала подняться на небо и посмотреть, есть там на самом деле бог, – гордо заявляет некий жалкий басуто. – И если я бы его увидел, то поверил бы в него“» (Леви-Брюль, с.13).

Далее Леви-Брюль приводит множество примеров из работ разных этнологов и собирателей о том, насколько «примитивна» мысль первобытных народов, и насколько она – «конкретна», что соответствует выражению камчадала, о котором рассказывала моя мама. Он постоянно что-то пел, глядя перед собой. А когда его спрашивали: «Миша, что ты поешь?» – он отвечал классической фразой: «Что вижу, то и пою!»

Первобытные видят то, что для цивилизованных людей является предметом веры, и верят они лишь в то, что действительно видят. Но когда заходит речь о силе, этнологи об этом забывают… И принимаются навязывать другим обществам свой европейский подход к действительности. Звучит это убедительно, если забыть о том, что было сказано выше, но выглядит как-то неожиданно:

«После изложенного в предыдущей главе нам, видимо, будет легче понять, почему первобытный менталитет безразличен к поискам того, что мы называем причинами явлений. Это отсутствие любознательности не вытекает ни из умственного оцепенения, ни из слабости ума.

Говоря по существу, это и не отсутствие любознательности: если воспользоваться схоластическим выражением, основание его – не просто отрицательного характера, оно реально и позитивно. Это отсутствие есть непосредственное и необходимое следствие того, что первобытные люди живут, мыслят, чувствуют, двигаются и действуют в таком мире, который во многих отношениях не совпадает с нашим» (т. ж., с. 42).

Отсутствие любознательности не есть отсутствие любознательности! Как не есть слабость ума и безразличие к тому, что мы называем причинами явлений. Нет у первобытного человека никакого отсутствия любознательности, безразличия к причинам или слабости ума, поскольку он – весьма умелый охотник и умеет тропить зверя, то есть по следам определять, что привело добычу к тому месту, где обнаружены следы, и куда эта добыча направится дальше. Это ведь и есть описание той части разума, которая занимается научным поиском. Только добыча и следы иные.