– Да, уставы – это, разумеется, всему основа, то есть главное – святых святая! Ты ни му без них, ни тпру на службе. Но при всем при том еще одно есть в деле воинском, о чем нисколько не мешает вам напомнить, братцы, это тайну сохранять уменье. Безнадежный кто болтун по жизни, лучше армию пускай обходит только дальней стороной, чтоб худа ни державе, ни себе не делать. У меня в начале службы самом два товарища хороших были – капитана два. И что ж? Сгорели из-за гнусных языков поганых. Начинал служить я, братцы, в Тарту. Ну, так вот, моих два друга, лучших, в ресторане хорошо поддали и решили за столом устроить состязание по тайн болтанью. Завершилась их на этом служба. Особистов не задаром кормят. Это помните всегда, ребята. За зубами языки держите.

– Ну и что же с ними после было? – Вишневецкого спросил Емелин.

– Трибунал. А что потом – понятно.

– Посадили?

– А иначе как же. Поделом. Болтать не станут больше. – И майор к губам приставил палец. – Чу! Ребята. Упаси вас, боже, для шпиона стать находкой легкой!

И стаканы опустели снова.

А потом, еще когда налили по чуть-чуть, решил взять Вадик слово. На майора он взглянул и гордо, так торжественно сказал особо, даже трогательно очень как-то:

– Мы вас очень, Алексей Петрович, уважаем, даже больше, любим. Не измерить благодарность нашу вам за то, что нас азам учили, первым, воинским, при этом спуска не давая, выбивая мусор из головушек пустых гражданских. И за то, что нам предельно ясной стала воинских уставов сущность!

Тут совсем уже лицо майора умилилось, и слеза большая на рубашку по щеке скатилась, ненадолго став кружочком круглым, темным, маленьким пятном на форме. Понял Вадик: подоспело время для атаки лобовой и, сделав гордый вид, подобострастно молвил он, напыжившись:

– Я вот еще что вам сказать хотел. Мы очень с Лешей уважаем вас и службу станем, разумеется, нести достойно. Правда, только вот с призывом этим, дополнительным, накладка вышла. Настоящий катаклизм дурацкий.

Вишневецкий удивился, ну а Вадик дальше продолжал, но, правда, только вот уже, волнуясь малость.

– Понимаете, Емелин Леша, есть не только ваш любимец первый, но конструктор он еще от бога.

– Замечательно, – куратор вставил, – тут вполне предположить возможно, то что именно уставов знанье не последнюю сыграло скрипку в становлении сего таланта.

И Емелин улыбнулся грустно, то услышав, а досужий Вадик продолжал:

– Вполне возможно это. Незадача только в том, что Леша был в КБ распределен к Сухому, где его как раз родное место. Ну, а тут же вдруг призыв внезапно… Заносить аэропланам будет вот хвосты теперь два года долгих, что потеря для страны большая. Помогите. Очень, просим слезно.

– В чем помочь, не понимаю что-то?

Вадик вновь:

– Да вам раз плюнуть это… Дело личное хотя б на месяц подзаныкайте всего лишь только. Доберется до КБ пускай он, а потом уже на новом месте бронь наложит на него начальство. И для родины спасен конструктор, что Сухого переплюнет даже. Тут на вас у нас одна надежда.

Даже если бы майор услышал приглашение к чему-то просто омерзительному бесконечно, так и то б был ошарашен меньше. Но такого отношенья к счастью службы воинской не мог понять он. Офицера жуткий взгляд пронзил вдруг лейтенантов молодых, и ужас исказил лицо гримасой страшной, кулаки вдруг затряслись сжимаясь, и сколь мочи только в легких было, Вешневецкий завопил брезгливо:

– На хуй! Вон! Пошли отсюда на хуй!

И как сдуло авантюр умельцев.

По аллейке, института возле, шли товарищи, убиты горем. И Алеша ощутил вдруг резко тяжесть воздуха большую в легких, в сердце боль, и на скамейку рядом, сел бледнеющий, глаза зажмурив.