Рамиро был быстрый с ножом. Очень быстрый! Всегда носил его спрятанным вот здесь, на запястье, в рукаве и если что… раз и дело сделано.

К сожалению горячей ванны, новой одежды и тысячи песо нам хватило ненадолго, и вскоре мы опять превратились в уличных «гаминов» самого низшего пошиба.

Следует отметить, что и среди «гаминов» были определенные различия, своего рода касты. Одно дело быть «гамином», когда у тебя имеются мать или отец, пусть и живущие в трущобах, другое дело, когда у тебя нет никого.

Если тебя ловили и ты мог доказать, что где-то у тебя есть «крыша над головой» и какие-нибудь родственники, кто мог бы нести ответственность за тебя, то такого мальчишку, как правило, отпускали. Накостыляют ему, конечно, как следует, но, всё равно, отпускали. Для нас же с Рамиро, кто все время бродил «на свободе» без постоянной работы, ночуя где придется, все заканчивалось колонией или пулей в затылок… или, как в случае с Рикардито Плешивым, под колесами автомобиля.

Поговаривают, что в Рио-де-Жанейро, где все так любят статистику и точные цифры, в прошлом году было убито четыреста сорок детей младше четырнадцати лет, имевшие нездоровую привычку бродить по улицам, выпрашивая милостыню. Но я вас уверяю, если когда-нибудь кому-нибудь придет в голову подсчитать, что творилось здесь, в Боготе, то та цифра покажется просто смешной.

Шесть из каждых десяти детей в Бразилии гибнут насильственно смертью. Шесть из десяти! Как вам это нравится? А что касается нас, так то абсолютно точно – мы обошли бразильцев по этим горьким цифрам.

Нашему народу нравится рожать детей, но совсем не нравится их растить и воспитывать.

Может быть, когда-нибудь это пройдет и все изменится. Кто знает… Может быть нас переучат…

Сомневаюсь, что рассказывая историю моей жизни, кто-то изменится хотя бы в малейшей степени. Это все равно, что слушать историю негра и ожидать, как кто-то из его дальних родственников превратится в белого.

Всё это у нас в крови, всё это сидит глубоко под нашей шкурой.

Проще наделать детей, бросить их, чтобы кто-то другой занимался их воспитанием, «ставил на ноги», и так было всегда, и так оно и будет, ничего не изменится.

Как-то утром мы обнаружил труп одного хромоного мальчишки. Труп оставили в кустах, в парке. Глядя на него, мы поняли, что «лепешка» начинает подгорать со всех сторон и очень быстро.

Руки у его были скручены за спиной проволокой, проволока впилась в кожу до самой кости, а на горле был такой глубокий разрез, что голова чудом держалась на плечах.

И был он меньше и моложе нас. Понимаете, что это значило?

Значительно моложе, к тому же хромой, от него и вреда никакого не могло быть, но, тем не менее, вот он, лежит с широко открытыми глазами, взгляд устремлен на цветочки, порхающих вокруг бабочек и мертвее мертвого, мертвее столетнего старика.

С таким же успехом здесь могли оказаться и мы с Рамиро, поскольку позапрошлым вечером точно также бродили в этой части парка.

Тяжело это, я вам скажу, сидеть вот так на траве, рассматривать труп и видеть то, каким мог бы быть твой конец, если совершишь какую-нибудь оплошность или поведешь себя не достаточно осторожно.

Особенно тяжело это, когда тебе исполнилось едва ли двенадцать лет, и не понимаешь: по какой такой причине кто-то сотворил весь этот ужас.

Вот и дожив до своих лет, я этого всё равно не понимаю. Поверьте, но тем утром, сидя напротив трупа, над которым уже начали виться мухи, я испытал самые тяжелые, самые горькие чувств.

Мы сидели и не знали что нам теперь делать. Мимо проходил охранник. Мы позвали его. Тот охранник был хорошим человеком, настолько хорошим, что его стошнило, при виде всего этого ужаса, а нас нет…