Под его каменным взглядом Машка закончила красить. Весь ее вид говорил о том, что дверь эта, вместе с нами, теперь ее злейший враг.

– Второй слой, – спокойно сказал муж. – Краску следует положить в два слоя.

– Может быть, завтра… – попыталась возразить я.

– Сегодня, – ответил Лекс, а Машка в ответ посмотрела свирепым взглядом, в котором ко мне было едва ли не больше ненависти, чем к отцу.

Я ушла на кухню, сделала себе сладкого чая. В квартире царила гробовая тишина, нарушаемая лишь тихим шуршанием кисти. Каждое ее прикосновение к двери отзывалось в нервах, мне хотелось выйти и крикнуть – перестаньте! Но у меня не было голоса в этом споре. Конечно, Лекс был прав. Большинству мужчин плевать на детей, особенно на девочек, но Лекс не такой, он действительно любит дочь. Я даже ревновала его к ней иногда. Он хочет как лучше, и он прав.

Сколько времени прошло? Полчаса, час? Недопитый чай в моей кружке успел остыть. Наконец глухой голос дочери произнес:

– Я закончила.

– Очень хорошо, можешь идти, – отозвался муж.

Я услышала, как захлопнулась дверь в ванную. Удар прозвучал словно ругательство: «К черту!»

Через несколько секунд в кухню зашел Лекс и, подойдя к раковине, принялся отмывать руки.

– Машка заперлась в ванной…

– Пускай, здесь раздельный санузел, – на прошлой квартире привычка дочери прятаться от жестокости мира среди белых кафельных стен доставляла нам немало проблем.

– Она должна научиться доводить дело до конца.

Я промолчала, к чему в сотый раз проговаривать очевидное? Все так. Разве я сама не сетовала на Машкину недисциплинированность в том, что касалось лишнего куска?.. Мне не всегда хватало силы воли и последовательности, но, слава Богу, у нас есть Лекс… Я была с ним совершенно согласна, но он продолжал настаивать, словно я ему возражала.

– Она должна понимать, что жизнь – это борьба. И либо ты борешься до конца, либо проигрываешь. Я не хочу, чтобы она проигрывала.

И снова мне нечего было возразить, разве я желала плохого своему ребенку? Конечно, наша дочь должна добиться успеха. Лекс был прав, мы оба были правы, но настроение испортилось. Легкость этого дома была иллюзией, сказкой, которую я придумала для себя. Тот мир за порогом, мир, в котором нужно было бороться и побеждать, жить, стиснув зубы, для того чтобы вырваться вперед, этот мир никуда не делся и никуда не денется, заклей я пастельными обоями хоть все стены. Теплое невнятное томление последних дней отхлынуло так же внезапно, как и пришло. Какие еще дети… Одну бы выучить и поднять. Английский два раза в неделю, бассейн, массаж…

Головная боль навалилась внезапно и зло, и стало все равно, кто и почему прав. Цвет светлых и ярких стен резал глаза, захотелось спрятаться от них в темное и тихое место. Что за идиотская идея пришла мне в голову с этим розовым, почему я не взяла синие или коричневые… Плеск воды, доносившийся из ванной, ритмично ударял в больные виски. В правый и в левый, в правый и в левый…

– Она тебя возненавидит, – обреченно сказала я.

– Ничего подобного, она будет меня уважать. Что с тобой? – спросил Лекс, заметив, как оцепенело я сижу, привалившись к стене, опасаясь допустить малейшее движение.

– Голова…

И снова он оказался прав. Машка вышла из ванны спокойная, розовая, умытая, все еще немного дующаяся на отца, но в целом вполне довольная жизнью. Чмокнула в щечку сначала меня, потом его, пожелала нам спокойной ночи и ушла спать.

– Вот видишь, – сказал Лекс.

Я ничего не сказала, надбровные дуги ломило уже так, что боль отдавала в зубы. Перехватив мой измученный взгляд, Лекс за ручку, как маленькую, отвел меня в постель, принес стакан воды, таблетку пенталгина и зашторил окна, чтобы свет фонаря не бил по больным глазам. Я чуть не расплакалась, тронутая заботой. Все-таки он был самый лучший на свете муж. Я чувствовала себя виноватой за то, что так некстати расклеилась.