Потому-то аббат Манфреди и не удивился, увидев двоих деревенских прохвостов, которые, все в крови, вломились в священную обитель святого Франциска. Собственно, он отлично знал Гаспара Пишотту. Тот помогал ему в кое-каких контрабандистских операциях. Оба обладали изворотливостью, которую находили довольно неожиданной – один у мужчины, столь пожилого и религиозного, второй у юноши, столь молодого и неверующего.

Аббат успокоил монаха-привратника, а потом сказал Пишотте:

– Итак, дражайший Аспану, во что ты ввязался на этот раз?

Пишотта потуже затянул рубашку на ране Гильяно. Аббата удивила скорбь в его глазах; он не предполагал, что парнишка способен на подобные проявления чувств.

Снова глянув на кровоточащую рану, Пишотта решил, что его друг вот-вот умрет. И как он сообщит эту новость отцу и матери Тури? Горе Марии Ломбардо пугало его. Но сейчас ему предстояло разыграть очень важную карту и как-то убедить аббата предоставить Гильяно убежище в монастыре.

Он поглядел священнику прямо в глаза. Ему хотелось внушить тому, что прямой угрозы они не представляют, но в то же время дать понять, что с отказом он приобретет заклятого врага.

– Это мой двоюродный брат и лучший друг, Сальваторе Гильяно, – начал Пишотта. – Как видите, ему не повезло; национальная полиция вот-вот бросится разыскивать его по горам. И меня тоже. Вы – наша единственная надежда. Умоляю, спрячьте нас и пошлите за врачом. Сделайте это ради меня, и я стану вашим другом навеки.

Слово «друг» он особенно подчеркнул.

Ничто из этого не ускользнуло от аббата, который прекрасно все понял. Он слыхал про юного Гильяно – храброго парня, которого уважали в Монтелепре, великолепного стрелка и охотника, взрослого не по годам. Даже «Друзья друзей» присматривались к нему в качестве возможного кандидата. Сам великий дон Кроче, во время делового и дружеского визита в монастырь, упомянул в беседе с аббатом имя Тури – как человека, на которого стоит обратить внимание.

Однако, глядя на Гильяно, лежавшего без сознания, аббат пришел к выводу, что этому парню нужна скорее могила, а не укрытие, и священник для отпевания вместо врача. Выполняя просьбу Пишотты, он ничем не рисковал – предоставление убежища трупу не считалось преступлением даже на Сицилии. Однако не хотел, чтобы Пишотта понял, что его услуга ничего не стоит.

– И почему вас ищут? – спросил он.

Пишотта заколебался. Если аббат узнает, что убит полицейский, то может отказать им в укрытии. Но если он не подготовится к обыску, без которого наверняка не обойдется, то может растеряться и выдать их. Пишотта решил сказать правду. И быстро все выложил.

Аббат опустил глаза долу, словно в печали от того, что еще одна душа отправится прямиком в ад, а заодно поближе рассмотрел безжизненное тело Гильяно. Кровь насквозь пропитала рубашку, которой его перевязали. Возможно, парень умрет, пока они будут говорить, и проблема решится сама собой.

Как монах-францисканец аббат был исполнен христианского милосердия, однако в эти суровые времена ему приходилось считаться также с практическими и материальными последствиями своих благих дел. Если он предоставит укрытие и парень умрет, это будет ему на руку. Власти получат труп, а семья навечно окажется у него в долгу. Если Гильяно поправится, его благодарность принесет еще более щедрые плоды. Юноша, который смог, будучи тяжело ранен, застрелить патрульного из пистолета, – очень многообещающий должник.

Естественно, он может сдать их обоих подлецам из национальной полиции, и те быстро с ними разделаются. Но в чем тогда выгода? Власти не могут сделать для него больше, чем делают сейчас. На их территории ему ничего не грозит. А вот на дальних землях потребуются друзья. Выдав этих пареньков, он лишь приобретет себе врагов среди крестьян да пробудит неистребимую ненависть у обеих семей. Аббат не был настолько глуп, чтобы рассчитывать, что сутана защитит его от вендетты, которая неизбежно последует; кроме того, он с легкостью читал мысли Пишотты. Этот юноша далеко пойдет, прежде чем окажется в аду, где ему место. Ненависть сицилийского крестьянина нельзя не принимать в расчет. Истые христиане, они никогда не осквернят статуи Девы Марии, но в разгар кровавой вендетты застрелят хоть самого Папу Римского за нарушение