. Если в Цинском Китае купец, наживший состояние на соли, начинал покровительствовать учености, его обвиняли в том, что он выбрасывает на ветер семейное богатство58. Аналогичные открытия касательно государственного регулирования показывают, что Московия не так уж сильно отличалась от других стран. Ее часто обвиняют в ксенофобии и изолированности, но обращение с купцами, приехавшими издалека, в Москве было в высшей степени дружелюбным по сравнению с теми ограничениями и проверками, с которыми сталкивались купцы, приезжавшие в XVII столетии в Колонию Массачусетского залива59. Что особенно важно, внимание к государственному вмешательству и патронажу в западноевропейских экономиках раннего Нового времени угрожает затмить собой упор на спрос, предложение и дух готовности к рискам, который, согласно классической теории политической экономии, подарил Западной Европе ее особое место в мировой истории60. Эти примеры приводят нас к главной беде исторических трудов о русских купцах, написанных российскими имперскими исследователями и западными авторами времен холодной войны. Они делали непродуктивные сравнения. Такие ученые имперского периода, как С. М. Соловьев, видели русских купцов через призму внушенного комплекса неполноценности, оставшегося в наследство от Петра Великого61. Такие ученые времен холодной войны, как Барон, сравнивали русских купцов с веберовским идеалом капиталистического поведения, не имевшим особенного сходства с реалиями того времени62.

Хотя я и настаиваю на пересмотре сложившихся представлений о коммерческой культуре в Московии, я чувствую себя неуютно перед лицом опасности, что меня сочтут апологетом империи: я не вижу в гостях героев, нуждающихся в реабилитации, и я не хотела бы считать самым ценным достижением своей работы пересмотр стереотипов, сложившихся во время холодной войны. Мне скорее кажется, что самым продуктивным вкладом моей книги может стать потенциальная возможность лучше поместить русских купцов в контекст истории раннего Нового времени, что станет шагом к лучшей интеграции российской истории в более широкий мир-исторический нарратив. Один из недавних трудов, взявший на вооружение именно такой подход, – книга Бориса Кагарлицкого63 «Периферийная империя», интерпретирующая историю Российской империи сквозь призму марксистского мир-системного подхода, с сильным упором на коммерческие и экономические вопросы64. Московия не существовала в изоляции от весомых перемен, влиявших на торговлю от Гудзонова залива до Китая. Каждая история уникальна, но исключительность России в раннее Новое время была преувеличена.

ИНТЕГРАЦИЯ РОССИИ В МИРОВУЮ ИСТОРИЮ: ИСТОРИЯ КАПИТАЛИЗМА И ВЗЛЕТА ЗАПАДА

Тем временем в других областях историографии произошли не менее яркие изменения, делающие содержание этой книги значимым, а ее стремление поместить Россию в более широкий мировой контекст – актуальным. Вопрос подъема капитализма уже давно был чрезвычайно важен для крупных ученых65. История капитализма начинается с Адама Смита, хотя он сам никогда не использовал этот термин. Классические политэкономисты считают Адама Смита, автора «Исследования о природе и причинах богатства народов» (1776), и Джона Стюарта Милля, автора «Оснований политической экономии с некоторыми из их применений к общественной философии» (1848), первыми знаменосцами классической политэкономии, которую часто сводят к отстаиванию свободы предпринимательства. Действительно, Смит весьма критично относился к меркантилистской политике, которую классические экономисты связывают с государственным вмешательством, а Милль в раннюю пору своей карьеры назвал подоходный налог «легкой формой грабежа», хотя из третьего издания «Оснований политической экономии» он эту фразу убрал