– Кхе! Тоже мне советник! – Василий Нифонтович, сверкая синим носом и чёрными большими кругами под глазами, залпом выпил рюмку холодной крепкой наливочки. И не поморщился, но для приличия груздочком малосольным захрустел, – Модестишка! Этот. Думаю – прощелыга! Скоблёное рыло! «Стеклянный глаз»!!!

– А хотите, анекдот смешной расскажу?! Умора, да и только! Значит, едет мужик с бабой! – Аполлон Иванович услужливо налил купцу до краёв ещё одну рюмку густо опахнувшей кедровки.

– Чую, не зря он приехал, – сузил глаза купчина, зашептал заговорщицки, – ой, не зря… по наши души… видать, про то золото пронюхали, аспиды!

– Так вот. Едут мужик с бабой…

– В другой раз, Аполлон. Ничаго прорвёмся! – купца после третьей рюмки самого потянуло пофилософствовать, – в краях-то наших судьбинушка людская – не лотерея, торжество справедливости вечное! Смелого человека к славе приведет. Бедного – смочь в сей же миг богатством несметным одарить. А ежели, к примеру, подлый человечишка, лиходей, – может и сгинуть без следа, наскочив ненароком на другого такого же разбойника. Легко поживился – потеряешь в три раза больше супротив приобретённого. Ежели украл, хоть чуток, – так сделается, что и всё добро нажитое, хоть и честным трудом, сгорит в одно мгновение.

– Да уж, – согласился, о чём-то задумавшись, городской голова.

– Аполлон Иванович! – в залу вошла хозяйка дома Дарья Никитична, – просим Вас отобедать с нами.

Голова было засмущался, переминаясь с ноги на ногу, но всё же согласился.

– Как вам чиновник из столицы? Строгий, наверное?! – Дарья Никитична, шурша юбками, принялась сама расстилать на стол скатерть, – Ульянка! Подавай на четыре персоны! Васенька – не кряхти!

– Я не кряхтю!

– Нет, кряхтишь!

– Я не кряхтю!

– Аполлон Иванович! Мы вас слушаем!

– Дак что… этот «стеклянный глаз», прости Господи! Уж больно дурной, что ль, да и мелкий, точно пескарь сушёный. Начальники-то, чиновники, по обыкновению, судари мои: все как на подбор, здоровущие, как гаркнут, громче нашего Яшки Потапова, страшно аж до мурашек! А Модест Францевич только одеколоном приятно пахнет, однако ж, взгляд грозный, как зыркнет, аж до нутра пробирает, все тайные мыслишки наружу вытягивает.

– Говорят, его, – перебил Василий Нифонтович, – в Красноярске, дескать, слепой нищенка палкой избил в торговых рядах. То ли монетку не подал, то ли ноги оттоптал тому.

– И кушать мало изволит. Вот я, к примеру, могу за один присест цельного гуся умять! А этот три ложечки супа постного поцедит, вилочкой ковырнет пару раз из жаркого, и, дескать, сыт.

– Мужик должен много есть. Иначе, какой из него прок?

– Зато ученый премного, законы знает, Геракла с Венерой зрел голых!

– Срам-то какой! Прям, голых?! – всплеснула руками Дарья Никитична.

– Ага! А вчера, уж к вечеру, затребовал от меня «обывательскую книгу». Думаю, что расследует он дело о выборах.

– Каких выборах? – Василий Нифонтович насторожился.

– Вы ж пятый год торговый староста! А никто не выбирал…

– А никто и не против, – рявкнул купец.

– Может, Кузьма нажаловался?

– Этот может, скабрезный… он у нас, почитай, во всей губернии – особо экономный! «Что дороже копеечки – для меня есть дорого»! – передразнил, смешно дребезжа голосом, Василий своего «задушевного» ворога, – а денежки не приносят счастье, но могут дарить свободу. Вот…

– — – — – — – — – —

А вот когда ты беден, – тогда уж не обессудь, вокруг всё: скучно, серо, уныло, холодно, голодно, одиноко, злобно.

Когда же денежные хрустящие купюры наличествуют в твоем пухлом кошельке – всё становится красочным, праздничным, и сытно и тепло!