Конец кисти выравнивался топором, после чего изделие клали на стеллаж. Когда кистей скапливалось достаточно, везли на приемный пункт или на базар. Перед Пасхой их очень хорошо покупали – народ белил дома и квартиры, готовился к празднику…

За годы жизни в Кызыле у нас было четыре дачи, но со всеми нам не везло.

Участок под первую мы получили в начале 80-х в живописном месте – вокруг тополевый лес, под боком протока Енисея, которая весной становилась полноводной, а к осени мелела, почти высыхала (в лужах кишели мальки). Соседей вокруг не было, и мы называли этот участок поместьем.

Отец огородил землю длинным штакетником – «макаронником» (ставить глухой забор посреди леса казалось кощунством), стал копать яму для бассейна, забил колодец, положил первые венцы сруба бани. Были посажены фруктовые деревца (каждую осень их утепляли соломой, тряпками), разбита делянка «виктории», вскопано поле для картошки. Но вскоре на дачу повадились воры, точнее не воры даже, а, наверное, рыбаки, которым нужно было картошечки для ухи, лучку; они ломали макаронник, топтали грядки. К тому же участок в одно из половодий довольно сильно затопило, «виктория», деревца погибли. Как раз в то время освободился дом на Кожзаводе, и родители решили дачу продать.

Кстати, неподалеку от этой первой дачи находится одно из моих любимых мест на земле.

Если идти по проселочной дороге от дачи на запад, то окажешься на песчаном полуострове. Справа – тихий тенистый залив, в котором, кажется, полным-полно щук (хотя рыбаков на полуострове я почти не встречал), а слева – та протока. Постепенно полуостров становится уже и уже, превращается в тонкую песчаную косу, на которой торчат невысокие редкие прутики тальника. Самый кончик косы режет течение Енисея; и вот там, на этом остром кончике, так приятно стоять, глядя на сверкание мчащейся воды, на бордовые скалы на правом берегу и на тополевый лес на левом. Словно не на земле стоишь, а на воде. Вернее, летишь на ней.

Стоять так можно часами – завораживает это место, наяву усыпляет…

Несколько лет дачей нам служил дом на Кожзаводе, но, когда бабушка с дедушкой вернулись (прижиться в Минусинске им не удалось), отец получил новый участок земли. Был он довольно далеко от Кызыла – за горой, называемой Бомом («бом» – это скала или гора, нависающая над рекой или ущельем).

До сих пор эта местность вызывает у меня одновременно и отвращение, и восхищение. Очень красиво, но человек и человеческие жилища там – нечто инородное, нелепое, и природа выдавливает тех, кто пытается поселиться… Рядом, буквально в ста метрах, Енисей, а земля сухая, скудная, усеянная обломками камня-плитняка. Иногда плитняк выпирает наружу острыми краями, и представляется, что это хребет какого-нибудь стегозавра… Дождей там почти не выпадает.

Не знаю, чем руководствовались те, кто выделял на этой пустоши сотки под дачи, но еще сильнее удивляют решившиеся разбивать там огороды, строить домики. Наверное, угроза голода на стыке 80-х и 90-х заставляла обустраиваться в настоящей азиатской степи, где царствуют лишь караганник да ковыль. Да еще клещи…

Люди везли чернозем и перегной, колотили заборы, ставили сараюшки, дома, забивали колодцы. Но уже тогда лично я был уверен, что это всё на время, что степь победит, хотя и работал искренне, не отлынивая (а что было делать? – свой клочок земли был тогда единственным спасением от возможной катастрофы, которая бросит народ в первобытное состояние).

В итоге степь победила. Году в 2011-м я оказался в той местности и не поверил глазам: ни следа того, что лет двадцать назад здесь было что-то построено, а почва была удобрена тоннами плодородной земли. Так же покачивается ковыль, торчит караганник, ближе к Енисею зеленеет крапива, которая зеленела здесь до всяких дач (помню, мы приезжали сюда давным-давно рыбачить). Лишь в одном месте, как какая-то огромная кость, белеет обломок стены. И все, ничего больше.