Но в отряде Багрова Кмитича ожидал приятный шок. Елена при виде оршанского князя, спрыгивающего с коня и держащего охапку полевых, пахнувших медом цветов, вздрогнула и бросилась ему на шею. Ошарашенный Кмитич стоял, робко обнимая ее тонкую талию, чувствуя, как на плече расплывается теплое пятно ее слез. Букет упал на землю. «Нет, некаменная она, некаменная», – стучала мысль в висках князя. Кмитич смущенно оглянулся. Все происходило в присутствие повстанцев, но люди деликатно отворачивались и отходили в сторону. Вот Кмитич и Елена уже стоят совсем одни среди сосен и стрекотания сорок. В голове Кмитича все плыло. «Наяву ли это? Сплю ли я, брежу ли?..»

Заплаканное лицо Елены, но, кажется, еще более прекрасное и женственное, а главное, счастливое, устремилось к нему.

– Не могу я так больше, Самуль. Не могу, – она улыбалась, не стесняясь своих неожиданных слез, своих крепких объятий. Кмитич ощущал почти все ее тело, плотно прижавшееся к нему… «Боже, что же это? Как мне себя вести?» – лихорадочно думал Кмитич, ласково поглаживая ее голову, узкие плечи, целуя ее мокрые соленые глаза… Точно сон… Но и сны порой сбываются…

Они лежали обнаженными прямо в траве, в поле, среди васильков и ромашек, счастливые, как два влюбленных подростка.

– Что это? – ошарашено спрашивал Кмитич Елену, проводя рукой по ее светлым длинным волосам, куда Елена воткнула пару лазоревых васильков. – О чем ты? – она, улыбнувшись рассматривала на небе белые облака, маленькие и курчавые, словно овечки на синем поле.

– Я спрашиваю, как называть наши с тобой отношения? Ведь ты этого так не хотела! – Кмитич осторожно убрал травинку с ее щеки.

– Не хотела, – Елена почти страдальчески взглянула в серые глаза Кмитича, – надоело, любый мой Самуль! Надоела война! Надоело быть сильной! Любить хочется. Жить… Но… похоже, не скоро нам это дадут! – она горько усмехнулась, вновь повернувшись к небу, такому же чистому и голубому, как ее глаза, – не из дерева же вырезано мое сердце! А как это назвать? Называй наши отношения «цветы»! Ведь в лесу не только деревья растут, королевой которых я являюсь, но и цветы! – засмеялась Елена. Такой веселой и счастливой Кмитич еще ни разу ее не видел. Смотрел и сам себе не верил. Разве что в первый день случайного знакомства там, в Смоленске, восемь лет назад она была такой же беспечной и радостной. Но та семнадцатилетняя Елена Белова была словно бы совершенно другим человеком. Да и все тогда было другим. И не было войны.

– Цветы? – усмехнулся Кмитич. – Здорово ты, пожалуй, все это объяснила! Просто и понятно! Цветы… Точно цветы. То как мы нюхаем их медовый запах и не спрашиваем, а как это все называется.

– Светловолосые редко седеют. А у тебя уже седые волосы появились на висках, – Елена ласково провела пальцами по его длинным волосам.

– Не удивительно, – улыбнулся в ответ Кмитич, – тут вся башка побелеть должна была. Особенно когда меня эти нехристи к кресту прибивали.

– И не напоминай даже, – нахмурилась Елена. Она не любила вспоминать тот трагичный момент, когда из-за ее упрямства и холода Кмитич чуть было не погиб, загубив почти сорок человек отряда, – это я во всем виновата была. Нельзя мне было так тебя отталкивать. Ты ведь тоже не железный, и твое сердце не из кремня. Война ожесточила мое сердце. Каюсь.

– Чего вспоминать былое! – вздохнул Кмитич. Оно и правда. Намучался он от недоступности и черствости Елены в свое время. – Крест… – Елена провела ладонью по широкой груди Кмитича, коснувшись пальцами его крестика на золотой цепочке. – Почему люди поклоняются и носят на теле это орудие пыток? Почему молятся образу истязаемого на кресте Иисуса? Почему, Самуль? Христиане, что, любят пытки и казни?