Король шагнул к Эдину, приподнял рукой его подбородок.

— Гм. Благородные черты, я бы сказал. Это ваш родственник, лорд Кан?

— Нет, ваше величество. Но я имею все основания считать его происхождение благородным.

— Это понятно. И черты лица, и сложение, вы только посмотрите! — король поднял руку Эдина, держа её за кисть. — А длина голени — ну-ка, покажи ногу! — Эдин отставил в сторону ногу, недоумевая, что там можно рассмотреть, - лорд Кан, давайте откровенно, кто его родители?

Граф улыбнулся.

— Ваше величество, ваше умение разбираться в статях породистых лошадей всегда меня восхищало. Сам я в этом профан, как известно.

Король удивленно посмотрел на Графа, как будто решая, рассердиться или нет, и вдруг раскатисто рассмеялся, и Граф тоже, их смех подхватили придворные — как будто случилось нечто чрезвычайно забавное. Королева лишь неловко улыбнулась, и Эдин был ей за это благодарен, сам он не видел в происшедшем ничего смешного. Аллиель, кстати, тоже не смеялась, она подвинулась к Эдину и взяла его за руку.

— Так чей это бастард, лорд Кан? — отсмеявшись, повторил король. — Конечно, бастард, и наверняка с хорошей кровью. Вы известный лис, дорогой граф, так в чем же дело? Что вы задумали на этот раз?

— Бастард? Нет-нет, мне об этом ничего не известно, ваше величество. Но я вижу несомненные достоинства этого молодого человека, и попытаюсь дать ему некоторое воспитание и возможность преуспеть там, куда приведет его судьба. А все мои мысли, конечно, только об одном: чтобы жизнь моей дочери сложилась счастливо. О чем же еще задумываться старому больному отцу?

Потом люди короля притащили громадную тушу кабана, которую его величество, оказывается, собственноручно завалил на охоте — подарок и королевскую милость, и бочонок с вином. Из бочонка тут же выбили пробку и разлили пахнущее медом золотистое питье по чашам. Граф сразу предложил выпить за процветание Кандрии, потом за королеву Астинну, и король первый поддержал его, зато после уже никто не предлагал тоста за короля — потому что за короля полагается пить первую чашу, а не последнюю.

Про Эдина забыли. Королева отвела в сторонку Аллиель и разговаривала с ней, граф беседовал с королем, придворные переминались вокруг, можно было незаметно уйти. Эдин поднялся в свою комнату, лег на кровать, уткнувшись лицом в подушку. Странное смятение больно ворочалось в его душе, а почему оно и отчего — кто знает? Как будто он что-то терял, и терял безвозвратно, что-то неизмеримо ценное, лишь недавно найденное. Терял, и ничего не мог с этим поделать. Да и что тут поделаешь, если он даже не понимал толком, в чем состоит потеря?

А король ему не понравился, хоть он и вполне красивый, мужественный и все такое — настоящий король. Наверное, из-за того не понравился, что так обошелся с Графом и Аллиель, а теперь Граф вынужден с ним любезничать. А королева... что ж, она красивая и, кажется, добрая. Она хочет заботиться об Аллиель, но что она может сделать против слова короля?

А если сможет? И Эдину следует распрощаться с зыбкой надеждой получить Аллиель... когда-нибудь? Хотя он сам еще толком не решил, рад ли этой надежде, и насколько ему нужна эта светловолосая задавака? Любовь — это, вообще, что такое? То, что Аллиель ему так нравится, кажется лучше всех - это же не любовь, нет?..

А может, дело вовсе не в королеве и Аллиель?..

Скоро в комнату пришел Граф, сел рядом.

-Эй, мальчик мой! Тебе взгрустнулось, что ли?

Эдин быстро повернулся.

— Нет, Граф, конечно нет.

— Ты ведь не обиделся, когда король решил оценить твой экстерьер? — Граф улыбался, — брось, кто же обижается на короля! Это дело заведомо глупое.