– Кыш, тут к тебе друг пришёл, – прервала мои страдания мама.

Я искоса, не поворачивая головы, поглядел, кто там, хотя и так знал, что это Чиж. Он остановился у входа и больше не сделал ни шагу, будто я заразный.

– Что, болит? – с сочувствием спросил Чиж.

Я сначала не понял, о чём он, а потом вспомнил, что у меня же как будто живот болит. Ну, это я всем сказал так, а раз сказал, то нечего теперь отнекиваться.

И кивнул:

– Угу…

– Что-то ты весь какой-то болезный вдруг стал. То живот у тебя, то нога…

– А ты что, заразиться боишься? Вон и не подходишь даже.

– Чего это сразу боюсь? Ничего я не боюсь, – Чиж подошёл и осторожно присел на край кровати.

Мы оба замолчали. Видно было, что и ему неловко, и мне. Как будто мы оба знали что-то такое, о чём нельзя было говорить, но поговорить хотелось. Наконец Чиж не выдержал:

– Не расстраивайся! Подумаешь, невидимость. Эка невидаль! Да и зачем она вообще нужна? Мы же с тобой выходили наружу и без всякой невидимости.

Я понимал его желание приободрить меня. Но отчего-то из-за этих его слов делалось только хуже.

– Тебе-то легко говорить, – вздохнул я. – А если бы ты оказался дефективным?

Чиж вздохнул и принялся старательно рассматривать цветастый коврик из конфетной обёртки, лежащий возле кровати. Конечно же, ему не хотелось даже просто представлять себя дефективным.

– Ты иди, Чиж, – тихо сказал я, так и не дождавшись от него ответа. – У тебя, наверное, дела какие-нибудь важные. А я тут полежу. У меня болит эта, как там её… э-э-э… ухо!

– Живот, – угрюмо поправил меня Чиж.

– Ну да, точно. Да и какая теперь разница?..

Самое удивительное, что мама совсем не заставляла меня ходить в школу. Даже когда у меня ничего не болело. Вот только разговаривала она со мной странным голосом – совсем как с маленьким или больным. Мне это не нравилось, но такое можно перетерпеть. Я даже стал привыкать к тому, что просыпался когда хотел и ещё долго лежал в постели, а потом делал что хотел. Впрочем, что можно делать, не выходя из дома? Разве что бродить туда-сюда от кровати до стола и обратно. И Чиж меня больше не навещал… Я вроде бы и скучал по нему, но был рад, что никто не бросает на меня жалостливые взгляды.

В этот день за стенами нашей коробки было необычно шумно. Все шуршастики словно разом повыскакивали из своих жилищ и принялись шушукаться и обсуждать что-то важное.

«Опять меня обсуждают», – со вздохом подумал я и натянул одеяло на голову, чтоб совсем ничего не слышать. Но на то шуршастику природа и дала такие хорошие уши, чтоб они слышали и сквозь одеяло, и даже сквозь стены.

– Топтуны! Появились новые топтуны!

Что? Мне послышалось? Я даже вытащил одно ухо из-под одеяла и осторожно повернул его на звук. Потом зашумели совсем в другой стороне, и я тут же повернул ухо туда.

– Ура!! Наконец-то! – говорили одни шуршастики.

– Как же так? Что же нам теперь делать? Они нас всех затопчут! – паниковали вторые.

– Кто-нибудь видел, сколько их? – постоянно спрашивали третьи.

Я подскочил и сел в постели. От всего услышанного даже забыл одеяло с головы стянуть, так и сидел, высунув наружу одно ухо. Это же надо такому случиться: за пределами Чуландии происходит что-то невероятное, а я тут сижу и больным прикидываюсь. От волнения сердце застучало, кажется, даже где-то в голове. Новые топтуны пришли… Пришли новые топтуны, а я тут отлёживаюсь! Неужели такое важное событие пройдёт мимо меня?!

Я вскочил с кровати. Так торопился, что запутался в одеяле и грохнулся. Но всё это мелочи. Можно сказать, что я даже не заметил падения. Да что падение! Я даже забыл, что не пошёл на учёбу, потому что у меня болел живот. Или нога… Потирая ушибленный локоть, я повторял, как заклинание: «Новые топтуны… новые топтуны…» и торопливо ковылял к выходу, туда, где шумели шуршастики.