Павел ухмыльнулся и сказал: «Ну вот, мама, боевик мы уже посмотрели. Теперь будем смотреть мелодраму».

В день отъезда зять был подчёркнуто хмур, но Марья Ивановна без труда раскусила эту военную хитрость. «Кого ты обмануть хочешь! – мысленно посмеивалась она над зятем. – А то я не знаю, чего ты такой мрачный. Маскируешься. Боишься радость показать – вдруг тёща назло останется. Хотела бы я на тебя посмотреть, когда ты с вокзала будешь идти. Тоже мне, конспиратор! Морду кривит, а улыбка наружу так и рвётся. До чего же они глупые, эти мужики!»

Уходя на работу, Павел с порога выдал тёще наставление:

– Смотрите, мама, чтобы к двенадцати были у двери в полной готовности.

Она проворчала:

– Я-то буду, гляди, сам не опоздай. А то один уже подвёз – еле поезд догнали.

– Не волнуйтесь. В этот раз обойдёмся без приключений. Надя! Поторопись!

– В общем, так, мамуля, – сказала дочь, надевая тонкую ветровку. – Если до двенадцати меня не будет, езжайте сами, а я приеду на вокзал.

Когда молодые ушли, Марья Ивановна сложила вещи в чемодан и задумалась: чем бы заняться? «Может, борщ сварить? Зятёк меня хоть и не любит, а борщи мои лопает с удовольствием. Жрать они все горазды!»

Любитель тёщиного борща явился без четверти двенадцать. Обнаружив тёщу в кухне у плиты, он испуганно закричал:

– Что вы делаете, мама?! Опоздаем же!

– Чего ты паникуешь? – спокойно сказала Марья Ивановна, ложкой помешивая кипящий борщ. – Ты когда велел мне быть готовой? В двенадцать. Вот и не дёргайся!

Накрыв кастрюлю крышкой, она выключила газ и пошла собираться.

Без пяти двенадцать она с чемоданом и корзиной была уже в прихожей. Зять с улыбкой гостеприимного хозяина стал открывать дверь.

– Погоди, – остановила его тёща. – Присядем на дорожку.

Она села на чемодан, а Павел – на тумбочку для обуви.

– Ты не обижай Надюшку, – попросила Марья Ивановна. – Она у меня такая слабенькая…

– Что вы опять придумываете! – разозлился Павел. – Никакая она не слабенькая! И с чего вы взяли, что я её обижаю?

– Может, я не так выразилась… Я хотела сказать: жалей, помогай.

– А я разве не помогаю?

– Что-то я этого не заметила.

– Так вы сами за всё хватаетесь, мне и делать ничего не остаётся.

– Значит, тёща плохая, что готовит тебе, убирает, стирает…

– Я же вас не заставляю.

– Так мне Надюшку жалко – всё на ней.

– Да вам лишь бы ко мне придираться!

– А что я такого сказала? Всего лишь попросила, чтобы с дочкой был поласковей.

– Думаете, я не знаю, что вы её против меня настраиваете?

– Что ты врёшь? Ты сам на всех волком смотришь! Ходишь, как…

От слова «мурло» тёща в последний миг удержалась, но это уже не могло остановить пожар войны. Слишком долго копился порох в пороховницах; слишком плотно колчан был набит стрелами взаимных претензий; слишком ретиво затаённая агрессия искала повод к войне – столкновение было неминуемо.

Засвистели отравленные стрелы – тёща припомнила зятю и диван с телевизором, и монстра, и вечно надутую физиономию, и прошлогодний пьяный дебош. Зять тоже не экономил ядовитые стрелы, приправленные журналистским красноречием, и в конце своей злопыхательской речи обозвал тёщу интриганкой и склочницей. Конечно, Марья Ивановна была не настолько глупа, чтобы считать себя идеальной тёщей, а неприязнь зятя вовсе не была для неё откровением, но это несправедливое обвинение возмутило её до глубины души.

«Воздаяние почестей» было в самом разгаре, когда входная дверь стала медленно открываться… и скандалисты увидели Надю с выражением непритворного ужаса на лице.

– Я знала, что вы друг друга недолюбливаете, – пробормотала она дрожащим голосом. – Но я и представить не могла, что вы так друг друга ненавидите.