Атаман объяснял своему рыжему соседу:

– Видишь, Никита Демьянович, какие все добротные казаки, молодец молодца краше. Могутные, спористые, отменные воины.

– Вижу, брат, вижу!

– Вон, смотри, Егор Бардош – свой в Диком поле, бывал на Волго-Донской переволоке и на «Муравском шляхе», татарских «языков» не раз добывал, он в качестве стражника сопровождал хлебный запас до самой Астрахани.

– А вон те, те, – показывал он рукой на выходивших казаков.

– Казаки всегда исправно несли свою службу. За службу нам платили «кормовое жалованье», давали оружие и лошадей, наделили землей, и вот надо же?

Рязанский посланник откашлялся, повертел головой и сказал:

– Знаю, Андрей Исаевич, я вас, казаков, знаю. Вашу службу высоко ценил и князь. Но это указ государя!

В это время казаки уже не стояли на месте. Усиливалось волнение.

– Никуда мы не поедем с отчины, – неслось из толпы.

– Мы к сторожевой службе приучены. Мы – хлебопашцы, привыкли около своей землицы ходить.

– Да, своими мозолями распахивали эту пашенку, – говорил старый казак Дзюба, размахивая костылем. – Я с детства помню, как по этим лесам, где исстари соха, коса и топор ходят, все отцы и деды наши расчищали буреломы, секли деревья. А их кто будет защищать?

Тут появился паренек в просторной рубахе. С перевальцем отделился он от амбара, где стоял в сторонке и вышел на середину.

– Казаки! – обратился он к толпе, – я из соседней станицы, Червленной, нас тоже высылают. Стародубовскую тоже.

– Что же это такое, братцы, – раздалось в толпе. – Не иначе, измена.

– А вот бунтовать не следует, – предупредил рязанский посланник. – Государь этого не простит. – И уже обращаясь к атаману, произнес:

– Принесла меня нелегкая в вашу станицу. Но вы решайте. Иначе мне надобно будет сообщить рязанскому воеводе, а он непременно пришлет сюда ратных людей.

– Разве можно это стерпеть, где же правда? – неслось из толпы.

– Бояре правду в болото закопали, – слышалось в ответ.

– Не посмеют нас с земли сводить! – неслось уже грозно. – Не покоримся!

Кто-то предложил послать к царю челобитчиков.

– А толку от этого много ли? – возразили ему. – Челобитчиков схватят и на дыбу.

– Блажен муж, иже не иде на совет нечестивых, – проговорил со вздохом батюшка.

Посланец тоже, видимо, понимающий кое-что в церковном деле, ответил:

– А не сказано ли в книге: «Всякая душа властям придержащим да повинуется»? Отче!

Несколько дней станичники собирались на сход, чтобы решить, как быть дальше, если царская воля решила большую часть станицы заслать на север.

Станичный есаул с растяжкой говорил, что не след противиться княжескому указу.

– За непослушание и огурство[12] по шерсти не погладят, – предупреждал он.

– Вчера был я на ярмарке и слышал, что в других деревнях такое же было и ничего упорством не добились, а только еще невинные пострадали.

Первыми дали ему отпор бабы. Перебивая друг дружку, они кричали:

– Ужо закатил глаза, запел свою песню. Тебе-то что? Тебя не высылают, тебе и не беспокойно.

– Нам есаула слушать не след, – поддержали баб несколько служилых. – Послушаем, что скажут те, кого вписали в список.

Казаки хмурились, их одолевали раздумья: что будет? Никто не хотел отрываться с родных мест. Споры и крики прекратились тогда, когда прибежал Степан Гладков.

– Тише, казаки! Слушайте, что я проведал.

– Эй, бабы, уймите ребят!

Степан оглянулся, точно боялся, что кто-нибудь подслушает.

– Теперь все земли, что Иоанн когда-то передал нашей княгинюшке и ее детям по велению Великого государя, передаются московским боярам. Они раздадут их в собственность служилым людям – дворянам. А нас велено свести в другие земли.