Уже потом, много лет спустя, тетка мучила маленького отца, заставляя его непонимающего томами выучивать то, что в юности спасло ей жизнь. Потом к стихам присоединились огромные стопки граммофонных пластинок, которые он должен был узнавать по первым аккордам, потом шахматы, потом спорт. В противном случае его ждали суровые наказания столь продолжительные, что страх и боль сказались в нем нешуточным заиканием. От этого «благоприобретенного» недуга его вылечили гипнозом, правда, когда он уже был совсем взрослым.

Говорят, она была страшным и властным человеком, обладающим энергией безоговорочно подчинять себе всех, кто попадал в поле ее внимания или пересекал своими интересами ее собственные. В бой шло все, что попадалось ей под руку. Когда арсенал был исчерпан, соседи по коммунальной квартире надолго затыкали пальцами уши, чтобы на следующий день иметь возможность хотя бы с ней просто здороваться. Отборная брань летала по комнате, как стая ворвавшихся с улицы черных бабочек Papilio helanus, которые залетали к соседям, вылетали в прихожую, присаживались на их шапки, плащи, пальто и дверные ручки, потом кружились на лестничной клетке и, сложив крылья, наконец-то успокаивались, примостившись на щитке распределения электричества. И все-таки отец ценил ее и поклонялся ей – ведь она всегда желала для него только лучшего. Что же было это лучшее, на всем белом свете ведомо было, как говорится, лишь ей одной.

Получая в 16 лет паспорт, по настоянию тетки он поменял фамилию своих отца и матери Титов на ее фамилию Строев. Эту фамилию до сих пор носит вся наша семья.

И после революции, и после войны, и после Сталина, и во времена Хрущева Анна Петровна продолжала время от времени на правах самодеятельной актрисы участвовать в постановках профессиональных трупп, снималась даже в кино. Ее не обошел вниманием известный и в прошедшую и в нашу эпоху театр имени Моссовета. Но, несмотря на артистические способности, странная особенность преследовала ее всю жизнь. Она всегда получалась на фотографиях с закрытыми глазами. Одна ли она была или в шумной компании, рука фотографа к его собственному несчастью не могла уловить того момента, когда в отличие от других собравшихся она смотрела в объектив пристальным взглядом. То же происходило и с паспортом. Раз по пятнадцать ее заставляли пересниматься перед каждой очередной переклейкой фото по возрасту, но все с тем же никому непонятным эффектом, потом просто махнули рукой и разрешили оставить все как есть в виде особой приметы.

Когда в 1971 году она умерла, в старых альбомах неожиданно появилась фотография, где глаза ее были открыты. Из нее и решено было сделать памятный портрет. Но когда он появился в комнате на стене, от пристального взора из потустороннего мира всех обуял священный ужас. С тех пор все в семье, проходя мимо него, опускали глаза. Тому же, кто не делал этого, казалось, что покойница моргала, а иногда коротко улыбалась. Маме же года два мерещился светящийся в темноте венок, который стоял в углу у стены под овальным зеркалом с пожухлой лентой «от любимого сына».

Познакомив буквально насильственным образом моих будущих отца с матерью, Анна Петровна на следующий день после свадьбы сменила милость на гнев и заявила, что спать вместе они смогут лишь после ее смерти. Она покидала квартиру только по истечении критических дней своей новоявленной невестки – в переднем кармане ее старческого платья на пуговицах всегда лежал календарик, где она крестиками вычеркивала нужные дни. Конечно же это ей не помогло и вслед за братом Владимиром с разницей в двенадцать с половиной лет в апреле 73-го на свет появился я.