Мать сидела за столом, время от времени впадая в прострацию, заворожено внимая игре света в бокале с шампанским. Чуткое ухо Николь выделяло из общего гула и «дурной знак», и «ужасное предзнаменование». И даже «проклятие» – громким шепотом рассыпавшиеся по углам в комнате для отдыха. Лишь отец – незыблемая скала в бурном море мещанского пустословия – остался спокоен. Не только внешне, уж кому его лучше знать, чем единственной дочери? Да и ей, честно говоря, было абсолютно наплевать на досужих предсказателей. Впереди Николь ждала брачная ночь, рядом сидел Сережка. И желания в его глазах нисколько не убавилось. Наоборот. От него исходил жар, когда девушка шутливо останавливала его руку, пытающуюся под пенной вязью ее юбки добраться до резинки от чулок. Игра под названием «Есть ли на мне трусики?», которая началась на церемонии бракосочетания, продолжалась.

– Ты их не надела, угадал? – шептал Сережка, обжигай ей шею.

В ответ она только пожимала плечами «скоро узнаешь». Николь не отличалась чувствительностью. Такой ее воспитал отец, уже в юности не стесняясь вписывать простую мысль в суровые рамки. «Мир жесток и непоследователен, потому что иным вместо заслуженной смерти, он дарует незаслуженную жизнь».

– Девочка моя, – сказал  Ростислав Александрович, провожая молодых к роскошному лимузину. – Я заткну любые злые языки. Ты же знаешь.

– Папка, я в этом не сомневаюсь, – усмехнулась Николь, задержавшись перед дверцей белого хаммера, услужливо распахнутой шофером.

– Я знаю, что ты знаешь, что я знаю. – Отец напомнил ей отточенную сотней повторений шутку. – А сейчас самое главное, что ты можешь для меня сделать – жить счастливо.

– И долго?

– Разумеется. Помни, что я тебя люблю, – вздохнул отец, помогая ей придержать кипельную свежесть множества оборок, расшитых золотыми цветами.

– Я тоже тебя люблю, пап, – улыбнулась Николь. Махнула рукой в почти опущенное стекло, чтобы в следующий миг забыться в страстных объятиях жениха – в волнующем водовороте его поцелуев,  шепота, прикосновений.

В новом доме, подаренном отцом, в спальне горели десятки свечей. Волнующий свет дрожал каплями алмазов на лепестках сотен роз, расставленных в вазах. Ночь дышала страстью, вливаясь со двора чарующим ароматом юга, напоенным запахом жасмина.

– Я люблю тебя, Николь. – Глаза у Сережки глубокие, искренние. В его руках взорвалась пеной бутылка шампанского. – Я сделаю все, чтобы ты была счастлива, – сказал он, протягивая бокал, в котором таяли искры десятков свечей.

– Я тебе верю, – улыбнулась девушка и взяла бокал, не отрывая от жениха долгого, полного мыслимых и немыслимых обещаний взгляда. Ей уже не хватало слов. Ей хотелось большего.

– За тебя, любимая, – проникновенно прошептал он и залпом осушил бокал.

– За тебя, – эхом отозвалась она и поднесла бокал  к губам.

Николь успела сделать несколько глотков перед тем, как потерять сознание. Свет многочисленных свечей расплылся, заслоняя и улыбающееся лицо Сережки, и вазы с цветами, и спальню с огромной, круглой кроватью.

***

Катамаран дрейфовал, погружая оба корпуса в спокойную гладь воды. Ветер стих, небо прояснилось. Закат догорел – лишь у самого горизонта чертила небосвод багровая, в серых разводах полоса.

Влад сидел в камбузе за столом и вертел в руках бутыль с водой. Последнюю. Этот ублюдок Хасар не просто испортил жизнь – он внес коррективы, волнорезом отделившие спокойное существование, которое капитан катамарана вел до сих пор, от смертельной опасности, подстерегающей теперь в каждом порту. Хрен с ними, с людьми – Влад никогда не нуждался в их присутствии, но «Дикий»… Катамарану время от времени требовался ремонт.