Сюда не доходил свет, падающий с яхты. В полной темноте на ощупь отыскав весло, Николь попробовала опустить его на воду и это стало последним, что удержала ее память.

***

Ни слова, ни мысли – череда событий, брошенных в пучину бесчисленных повторов. Сознание, сотворенное из знакомых образов, укладывающихся в бесконечную цепочку существования. И все это, вместе взятое, нанизано на стержень, связующий реальность.

Голод.

Она была голодна.

Постоянно.

Всегда. Даже когда наступал кратковременный период насыщения.

Голод – бог, которому ежедневно приносилась жертва.

Цепь. Звенья которой начинались в прошлом и  состояли из двух понятных колец: сначала голод, потом еда. Желудок, набитый пищей, на время занимал то место, где обитал Голод.

И снова бесконечная гонка по кругу, из которой складывалось все. Существование делилось на две ипостаси. И конец одной означал начало следующей. Голод и еда – морская змея, кусающая себя за хвост.

Так было всегда.

Тем непостижимей вдруг стал клин, вспоровший ткань привычного бытия.

Она не помнила боли. Лишь ее отголосок тянул веко и ноздревое отверстие, затрудняя обзор слева. И запах жертвы, внезапно оказавшей сопротивление, тесно переплетался со вкусом ее собственной крови.

Расстояние не имело значение. Она чуяла его постоянно – за многие тонны воды, отделяющие их друг от друга. Пристегнутая к строптивой пище ненавистью…

Или, скорее, нежеланием так принимать свое существование, где жертва могла в ответ открыть пасть, полную острых зубов.

Он был рядом – то ближе, то дальше. Чаще, он источал флюиды охотника, делившего с ней одно водное пространство.

Иногда он казался беспомощным и уязвимым.

И очень редко – она знала точно – один бросок, одна атака и кровь врага зальет желудок, задобрив не признающего компромиссов бога.

Скользя у самой поверхности, она не торопилась, ловя спиной свет. И пусть ускользающая добыча теперь летела во мрак, почти уподобляясь той, у которой не было соперников.

Ее бог мог подождать.

Некоторое время.

***

Финт крался, прижимаясь к палубной надстройке. Пот разъедал глаза. Кто бы мог подумать, что на затрапезной трехмачтовой шхуне окажут такое отчаянное сопротивление, разбавленное щедрой порцией замшелого патриотизма?

"Врагу не сдается наш гордый «Варяг», – почти громыхало у Финта в ушах. И ассоциации были прямолинейны. Именно так и назывался парусник.

Перед началом рукопашной схватки, подогретой проверенным веками призывом «На абордаж!», Хасар предлагал капитану сдаться. Чем руководствовался старый морской волчара по прозвищу Балтиец, бросивший своих людей на смерть, осталось неизвестным. Тем, кому повезет остаться в живых, Хасар быстро развяжет язык. Хотя… такой оборот Финт вряд ли сподобился бы назвать везением.

Ближе к корме шхуны, Финт осторожно высунулся из укрытия и тут же был наказан: выкатившийся на палубу огромный мужик в тельняшке не стал подниматься. Он выстрелил с колена. Пуля просвистела настолько близко, что Финт почувствовал, как ему ветром обдало  висок.

Видимо, его все же задело – мысль пришла ему в голову позже, когда он провел рукой по уху и  с досадой осознал, что течет кровь. А в тот момент он ни о чем не думал. Ссутулившись, втянув голову в плечи, он выстрелил в ответ, лишь чудом вклинившись в паузу между двумя выстрелами моряка в тельняшке.

Вторая пуля просвистела, но, посланная уже рукой мертвеца, потерялась в небе. У хозяина допотопного Макарова не осталось времени на то, чтобы исправить неудачу – так и не поднявшись, он рухнул на палубу. Теперь его вряд ли опознала бы и мать родная – черное отверстие зияло на переносице, соединяя два близко посаженных глаза в одно целое.