– Вроде в этой пещере она живёт, – говорил один голос. – Как выйдет – накинем сетку! Поймаем, доставим в институт, пусть изучают, снежная она женщина или нет!

Быстрее лани кинулась Луиза к запасному выходу, предусмотрительно выкопанному ею недавно. И через несколько секунд уже мчалась вниз по горному склону, невидимому для незваных гостей.

Добравшись до ближайшего ручья, умылась, сбросила с себя экзотическую накидку из листьев, расплела волосы, связала их узлом на затылке и, завернувшись в козью шкуру, прихваченную из пещеры, явилась в таком виде в высокогорное селение, облюбованное ею во время недавних прогулок. Луиза объяснила жителям селения, что она альпинистка, заблудилась в горах. Горцы накормили её горячей едой и выдали одежду – ватный полосатый халат и атласные шароварчики. В таком одеянии Луиза и добралась на ослике до ближайшего населённого пункта, где имелась почта, отправила мужу телеграмму: «Скоро прилетаю. Луиза».

И через день действительно очутилась в своей уютной квартире на Московском проспекте в Санкт-Петербурге, где комнаты были завалены книгами по археологии, истории, об альпинистах, камнями, обломками древней глиняной посуды, птичьими перьями, засушенными морскими звёздами – словом, всем тем, что составляет гордость любого путешественника, объездившего, исходившего пешком полмира.

– Наш благородный эстонец пригласил меня послушать стихи, – сказала я казашке, когда мы вернулись с Высших сценарных курсов в общежитие на Руставели и поужинали лагманной лапшой, присланной из Алма-Аты.

– Сходи, потом расскажешь, – кивнула она. – По крайней мере, он не пьёт по вечерам, как другие наши, особенно свердловские, посмотришь, что у него в комнате. Не ковры же и платки, как у нас, а что-нибудь другое! Всё-таки – прибалт!

Когда я постучалась в комнату на шестом этаже и вошла, её хозяин сидел за письменным столом, как обычно, в чёрном костюме и белой рубашке, перед ним на столе лежали исписанные листки бумаги. Он приподнялся и вежливо поклонился, будто мы встретились на дипломатическом приёме.

– Прошу садиться!

Я оглядела почти пустую комнату. Стол, два стула, кровать. На стене, над кроватью, заправленной серым казённым одеялом, висела голубоватая карта обеих сторон Луны.

На голом столе стояла бутылка таллинского ликёра сизого цвета и две крошечные рюмки.

В комнате был ледяной холод, дыру в окне закрывало одеяло.

– Разбилось стекло? – спросила я.

– Соседи, – кивнул он на стенку, – студенты Литинститута получили стипендию, отметили, ворвались, разбили окно и отправились драться дальше…

– Надо было сказать комендантше! – возмутилась я.

– Комендантша сказала, что стекла нет, будет на следующей неделе.

– Но как терпеть? Ведь сегодня минус семь!

– А вчера было ноль. Но, по-моему, это не интересно. Лучше я почитаю стихи.

Я кивнула.

Глуховатым медленным голосом человека, выздоравливающего после долгой болезни, он начал читать. Об электрических проводах, опоясывающих землю, о больших городах, где люди живут, как муравьи, об одиночестве, о вересковых полях где-то далеко-далеко, о вещих братьях-деревьях…

Я не шевелилась, смотрела на карту Луны. Чувствовала, что лунные моря и кратеры, впадины и возвышенности на чёрно-бело-голубой карте чем-то сродни этим волнам стихов, наплывающих на меня.

– Ты, кажется, замёрзла, – прервал он чтение, взглянув на меня. Взял в руки бутылку ликёра в сизой упаковке и налил в крошечную рюмку, стоящую на краю стола.

Я выпила, сразу стало горячо (о, сорокоградусная жара ашхабадской улицы, где мы шли этим летом с подругой Гультэч!).