Да, я ничего не чувствовала, однако до сих пор отчетливо помню глянцевый блеск шерсти и ощущение холода на кончиках пальцев. Странно помнить прикосновения лучше, чем собственные мысли.

Как бы парадоксально это не звучало, но со всеми дорогими мне людьми меня связывает именно смерть. Так произошло с бабушкой и дедушкой. До гибели мамы мы жили на Гавайях. На тропическом острове в окружении горной цепи и искрящегося голубого залива. Жизнь там годами текла без изменений, а температура воздуха редко значительно отличалась от температуры тела. Мне там очень нравилось. После маминой смерти, отец, тогда еще – лейтенант-командер ВМС США, строгий человек с четкими представлениями о том, как мужчины, женщины и дети должны себя вести, – отвез меня к своим родителям в штат Вермонт. В маленький городишко под названием Монтпилиер, расположенный среди холмов у подножия гор. Образы этих людей в моей голове были расплывчатыми, потому что до того момента я видела их всего несколько раз еще совсем малышкой.

В бабушку, вечно в черном костюме, в накрахмаленной белой рубашке и с неизменным каре, я влюбилась сразу же, стоило нам сказать друг другу пару слов. Я влюбилась в то, как свою любовь к моему дедушке она носила как доспехи. В ее слабость к шотландскому виски и трепетное отношение к дневникам Толстого, которые она до сих пор перечитывает, когда у нее плохое настроение. В ее ум. В то, как ее безмерно уважают мужчины. В ее коллекцию мирового джаза, с которым у нее чуть ли не романтические отношения. В ее способность убить одним-единственным взглядом, полным презрения, сарказма и чувства неоспоримого превосходства. В привычку всегда одеваться к ужину и носить только то, что уместно в конкретное время суток. Если я вставала ночью попить воды и видела полоску света под дверью ее спальни – у нее часто была бессонница после смерти дедушки, – я заглядывала к ней в комнату и обнаруживала ее за столом с сигаретой, одетую в безупречную белую рубашку с накрахмаленным воротником, застегнутую на все пуговицы, и в брюки с отглаженными стрелками. Я прониклась ее страстью к красивым вещам, в которых она отлично разбирается.

Она была и остается моей иконой стиля.

В детстве, глядя на нее, я садилась в кожаное кресло, подгибая под себя ноги с острыми коленками. Плескала себе в прозрачную кружку лимонад, обязательно с двумя кубиками льда, воображая, что это алкоголь. Брала жевательную резинку в виде сигареты и «курила». Я представляла себя взрослой, красивой и неповторимой, со стрижкой как у Джин Сиберг[3] и взглядом, способным решать судьбы. Таинственной и недостижимой девушкой, что красиво, достойно страдает по этому поводу.

Не делайте такое лицо. Я была ребенком. И достаточно смышленым, потому что прекрасно понимала, что это не есть хорошо. Но мечтать-то никто не запрещал.

Если бы я была мужчиной, я была бы как Дин – мой дедушка: зеленоглазым брюнетом, ростом метр девяносто четыре. У меня были бы широченные плечи, узкие бедра, сексуальная двухдневная щетина и железные бицепсы. Я был бы веселый и сильный. Я бы любил охоту, закаты и прогулки по пляжу. При виде меня, девушки и женщины издавали бы сдавленный стон от восхищения, а парни и мужчины – хотели бы походить на меня. У меня была бы самая дорогая коллекция оружия, «Форд Мустанг Босс» 1969 года и женщина, которую не хочется выпускать из дома.

Однажды он заглянул ко мне, чтобы пожелать сладких снов. Неплотно закрытая дверца шкафа, скрипнув от возникшего в спальне сквозняка, приоткрылась и мы оба посмотрели на образовавшуюся темную щель.