С этими мыслями сейчас и засыпал старый Джон Нечего Стыдиться под шум бесконечного Дождя.

Но сказать, что засыпал он успокоенным вечерней молитвой, было нельзя. Душу священника, как и многие годы до этого, грызла история, произошедшая с ним примерно за месяц до начала Штиля.

В тот день Джон впервые по-настоящему напился. Без какой бы то ни было конкретной причины. Просто на душе стояла осень. Его миссионерская деятельность в Дью явно не дала того результата, на который он рассчитывал, получив этот приход. Никакой личной жизни, разумеется, у него никогда не было, и быть не могло. Нет, конечно, он позволял себе влюбляться, прекрасно, впрочем, осознавая, что об этих влюбленностях не узнают даже сами объекты его приязни. Влюбленности эти угасали со временем, но на определенный период давали Джону минуты счастья, какие только могут дать муки тайной и неразделенной любви.

В общем, в тот вечер на душе у Джона было настолько темно и пусто, что он не посчитал зазорным направиться прямиком в «Якорь» и заказать себе сразу целую бутылку виски.

Мужчины, собравшиеся в тот вечер в таверне, были немало удивлены визитом пастора Нечего Стыдиться, однако, виду не подали, позволив Джону, одиноко примостившемуся в углу у стойки, накачаться дрянным виски под завязку.

На непослушных ногах Джон покинул таверну и отправился шататься по городским окраинам.

Для начала он забрался на территорию одного из давным-давно заброшенных домовладений. Небольшой дворик зарос дикими растениями, и там, прямо под старой, наполовину засохшей смоковницей Джона шумно и обильно вырвало.

В углу у забора стоял ветхий сарай, сложенный из поросшего мхом камня. К стене была приставлена лестница, ведущая прямо на плоскую шиферную крышу.

Ощущая временную легкость в теле, гонимый желанием подставить горящее лицо прохладному небу, Джон все еще нечетким шагом направился к сараю и поднялся по проржавевшей лестнице наверх.

На крыше оказалась оставленная здесь кем-то старая металлическая кровать. Джон грузно опустился на нее и уставился на дрожащий в темноте далеко слева огонек маяка. Внезапно тучи, привычно закрывшие всегда весь небосклон, чуть расступились, и сквозь них проступил призрачный намек на мутное пятно луны.

Отсвет луны тут же заколыхался на водной поверхности. С удивлением Джон обнаружил, что от сарая, на крыше которого он находился, до кромки прибоя не более ста метров. Одновременно с этим осознанием до Джона дошел остававшийся до этого незамеченным шум моря. Волны лизали песчаный берег. Джон глядел на небольшой пляж, естественно образуемый волнорезом слева и уходящей в море небольшой песчаной косой справа.

Он покинул свой обзорный пункт на старой кровле и, преодолев увитый диким виноградом небольшой забор, направился к берегу.

На душе становилось все гаже и гаже, желудок скручивали спазмы, мерный танец волн вызывал головокружение и тошноту, но Джон уверенно двигался к небольшому пляжу, физически ощущая, что туда его влечет какая-то необъяснимая и неведомая сила.

Наконец, он ступил на прохладный песок, прошел несколько метров и сел прямо у воды. От гнетущей его тоски, рвавшей сердце, Джон заплакал.

Накатила крупная волна, обдав пастора мелкими брызгами и буквально выбросив к его ногам бутылку. Темное стекло зловеще блеснуло в свете далекого маяка. Холодок почему-то пробежал по спине Джона, когда он заметил, что танцующая в настырно швырявших ее на берег волнах бутыль запечатана.

Влекомый почти незнакомым его сердцу предвкушением приключения, он поднял неожиданный дар моря.

Бутылка была темного непрозрачного стекла, без этикетки. Судя по весу, она была пуста.