Невысокая красивенькая девчонка с каре темно-русых волос, помахала двум другим: высокой и худенькой блондиночке и брюнетке, что была пополнее. Потом она весело помахивая портфелем, побежала до калитки.

Оставшаяся пара дружно посмотрела на нас, остановилась.

– Привет, Глеб, – сказала та, что повыше, – ты что же, с предателем разговариваешь?

– Я? Да нет! Предателю бойкот!

– Разговаривает-разговаривает! – Поддакнула вторая, полненькая и щекастенькая с двумя темными косичками, украшенными белыми форменными бантами. – Они же с Батончиком у нас самые-присамые друзья! Я так и знала, что Глеб первый сломается!

– Как дела, девчонки? – Насмешливо спросил я, чтобы избавиться от их ехидных мордашек. – Как вам нынче погодка?

Девчонки удивленно переглянулись.

– Мы не будем тебе отвечать, Батончик, – сказала высокая. – У нас бойкот. Нам с тобой говорить нельзя.

– Да! – снова поддакнула пухлощекая. – У нас бойкот!

– Так вы же уже разговариваете, – рассмеялся я. – Выходит, вы и сами теперь предатели!

Девчонки испугались и быстро-быстро, взявшись за руки, побежали прочь.

– Друг значит, – обернулся я к Глебу, провожавшему школьниц взглядом. – Да что же я такого сделал, что даже друг от меня так легко отвернулся?

Смесь обиды и какой-то досады отразилась на лице Глеба. Такое выражение бывает у людей, кто чувствует несправедливость, но боится с ней что-то сделать.

– Прости, Вова. Мне домой пара. Уроки делать надо.

Не ответив, я кивнул, и Глеб, погрустневший, захлопнул передо мной калитку.

– Нюра! Нюрочка! – Дед Фомка постучался в окно деревянной веранды нашего дома. – Нюра, ты дома?

Я вошел в неширокий, поросший низенькой травой двор. Дом мой оказался небольшим, но сложенным из кирпича. У него был синий конек и шиферная, посеревшая от времени крыша. Небольшие окошки с такими же, как конек, синими обналичниками, смотрели на меня, распахнув ставни.

Во дворе, под фасадными окнами, раскинулся маленький палисадник, полный кустистых рос, шиповника и цветов-однолеток. Справа, у деревянного забора, сгорбился дровник.

За домом, в проходе между стеной и сараем, приглядывался тенистый и какой-то загадочный, сад, полный плодовых деревьев.

– Нету дома, – развел руки дед Фомка. – Убежала куда-то, видать. Ну, ничего. Главное задание я исполнил. Тебя до дома довел. Пойду теперь тоже домой. Рыбачить уже поздно. Жарко стало.

Я забежал на деревянные сходни, осмотрел навесной замочек.

– А как я внутрь-то попаду? – Спросил я.

Дед Фомка удивленно поднял брови.

– А ты что, не помнишь, где у тебя тут ключи висят? Вова, ты чего?

– Да я упал с ветки, когда пытался за портфелем влезть, – пожал я плечами. – Головой ударился, вот память и отбило.

– Правда, что ли? – Старик испуганно расширил глаза, кинулся ко мне, стал осматривать голову. – И ты только сейчас мне такое сказал? А мож, у тебя черепушка где рассажена? А? Так, тебе в поликлинику надо! А чего мы сюда пошли?!

– Не надо, – отстранился я вежливо. – Не надо мне в поликлинику. Хорошо все. Чуть-чуть память отшибло. Лоскутами. Вот, про ключи я забыл.

Дед Фомка засопел.

– Точно все хорошо? Не врешь?

– Точно все хорошо.

Старик хмыкнул.

– Ну, пойдем. Даже я знаю, где у тебя тут ключи.

Старик повел меня за собой, и мы прошли в сад. Тут я заметил большие деревянные клетки, в которых держат кроликов или нутрий. Правда, клетки были пусты и выглядели совершенно заброшенными. Подгнившие, они явно очень давно пустовали.

Дед Фомка снял с гвоздика, вбитого в заднюю стенку сарая, маленький ключик на веревочке, протянул мне.

– На вот. Не забывай больше.

Вместе мы вернулись к входу, и я снял замок. Вошел внутрь. Из веранды мы сразу попали в узенький коридор-кухоньку. Была тут небольшой обеденный стол, кухонный пенал, умывальник с бочком. Рядом, на табурете, стояло железное ведро, полное воды. У дальней стены красовалась когда-то белая, но уже подкопченная кухонная печь на дровах. На дальней стене, у печки, весели кухонные ящики. Словно царь всего помещения, у самой двери стоял холодильник «Ока III».