Больше всего я любил собирать двухэтажный домик. Он получался простенький, безо всей этой помпезности – обычный дом, таких полно за городом. И перед домом двор, обнесённый деревянным забором. А за забором дорога, грунтовая, две укатанные жёлтые колеи. А за дорогой поля с густой травой. Как хорошо было бы вернуться туда…

Всё представляется так чётко, что я даже усмехаюсь сам себе. Надо же, на что способно воображение! Не мечтал я никогда о простецких загородных домах. Мне предстоит учиться, совершенствовать навыки планирования, прогнозирования, управления. Деревенские домики пусть остаются деревенщине.

Вблизи гаражи уже не так похожи на игрушечные – на белых воротах грязные пятна, будто кто-то хватался за створки, не вымыв руки после работы. Похоже, механики, обслуживающие отцовские авто, вконец распустились. Раньше такого не было. Отец не терпит беспорядка ни в чём.

Может, он и вправду стареет? Может, поэтому он и решил плотно взяться за моё обучение? Надеется на меня, рассчитывает, что я подставлю ему плечо уже сейчас, а я взял и подвёл его, как-то не так решил его задачу?

Чушь. Вовсе он не стареет. Его хватке можно только позавидовать. Всякий желал бы хоть наполовину стать таким, как Николас Дэй.

В гараже происходит что-то необычное. Я замедляю шаг и приглядываюсь: там, внутри, светят лампы, делая гараж похожим на необычайно грязную операционную; люди в перемазанных комбинезонах трудятся над чем-то, что совсем не похоже на автомобиль. Мелькают руки, блестят ключи, шипит сжатый воздух. Крепкие мужчины в чёрной форме – они из охраны, но здесь они почему-то подают механикам ключи, тянут провода и явно помогают. Двое из них, напрягаясь, держат на весу что-то такое, что я, будь я чуть наивнее, принял бы за пулемёт.

Заметив меня, один из охранников торопливо подходит к воротам и закрывает их.

Похоже, отец готовит для меня какой-то сюрприз, подарок к выздоровлению. А я только что увидел приготовления раньше времени. Пожав плечами, иду дальше. В мастерскую.

Она у кромки леса, там, где даже самые длинные тени деревьев едва достают до стеклянных стен. Издалека она похожа на оранжерею. Но я знаю, что это мастерская художника.

Там в основном работал отец. Сам я тоже пытался писать картины, но все попытки были такими неудачными, что их даже толком не вспомнить. А вот у отца выходило отлично. У него свой собственный стиль, не похожий ни на чей другой.

Прозрачные двери, высокие и узкие, вытянутые вверх. Стены и крыша со множеством маленьких стёкол, каждое размером в несколько ладоней. Суховатые бурые стебли вьются по стенам до самой крыши. Длинные столы вдоль стен уставлены продолговатыми керамическими чашами, источающими аромат земли.

Двери уютно поскрипывают, когда я тяну их на себя. В мастерской по-осеннему прохладно, воздух прозрачный, чистый и отчётливо одинокий, будто им давно никто не дышал. Вьюн засох и пожелтел, пол устилают мелкие лёгкие листочки, и ветер, пробравшийся в открытые двери вслед за мной, осторожно шевелит их, сметая в сторону, к стенам, где неровной каймой собрались более старые, прошлогодние.

Мольберт посреди мастерской пуст – так непривычно, что кажется, будто отцовскую работу кто-то украл. На столе у прозрачной рамы перетянутая тесьмой стопка эскизов – бумага пожелтела и потрескалась по краям, словно отец забыл их здесь несколько лет назад.

Наверное, какие-то старые наброски. Похоже, он принёс их сюда недавно, а до этого хранил где-то ещё. Я был здесь две недели назад, и их не было. И тогда отец работал над картиной с оригинальным сюжетом: на эскизах мужчина с буйной седой бородой парил в воздухе, протягивая руку к юноше, полулежащем на земле. Холст на мольберте постепенно перенимал этот сюжет. Сейчас на пожелтевших страницах он же. Мне казалось, что его я и видел две недели назад, только листы для эскизов были совсем новые.