Однако Польша его разочаровала. Прошло десять лет после окончания героической войны с Россией, последовавшей за Первой мировой, но мир маршала Пилсудского не принес ни экономической стабильности, ни социальных улучшений, на которые рассчитывал Ежи, как и многие другие поляки. Будучи естественным врагом конформности, он стал критиковать лидеров страны, подружился на некоторое время с генералом Сикорским, который был крайне непопулярен среди политической элиты с момента переворота, мая 1926 года; Ежи считал, что с генералом «плохо обходятся» [10]. Между партиями в теннис и сопровождением дочери Сикорского Зофьи на уроки верховой езды мужчины обсуждали будущее страны и свою предполагаемую роль. Несмотря на эту дружбу, Ежи нашел Варшаву «нормальной, скучной… лишенной возбуждения и эмоциональных элементов». Вскоре он снова отправился в путь, на этот раз в Закопане, в «любимые Татры» [11].

Ежи был неплохо знаком с Карпатами, он провел там несколько месяцев на лыжных курортах вместе с матерью и тремя сестрами, когда еще учился на инженерных курсах. Теперь он был намерен улучшить навыки лыжника, гулять пешком, писать и общаться с великими и приятными людьми, собиравшимися в Закопане. Ежи располагал собственными средствами, но все же не смог устоять перед соблазном и откликнулся на приглашение польского Министерства иностранных дел занять место консула в Эфиопии, где провел следующие десять месяцев, присылая тайные отчеты о возможностях польского колониализма на основе изучения итальянского опыта[17]. После короткого пребывания в Риме, где он добавил еще один язык к своей лингвистической коллекции и познакомился с местным деловым, дипломатическим обществом и представителями разведки, Ежи вернулся в Польшу [12]. Хотя он так и не завел постоянный дом, Закопане оставалось для Ежи основной базой вплоть до начала Второй мировой войны.

«Там я постоянно общался с графиней Кристиной Скарбек, – позднее писал Ежи в своих мемуарах, – отличная наездница, великолепная лыжница и самая бесстрашная личность, которую я только встречал – включая и мужчин, и женщин» [13]. В те времена деревянные лыжи с кожаными петлями для ног весили целую тонну и без стальных краев могли скользить неконтролируемо, особенно по льду. Рассказывали, что однажды Кристина потеряла контроль над лыжами во время опасного спуска, началась пурга, и ветер буквально «поднимал и сгибал деревья волнами, словно пшеницу в полях» [14]. Ежи было уже почти пятьдесят, он был метр восемьдесят ростом и силен, как бык.

Он сумел поймать и удержать ее. Согласно одной из версий, он использовал для этого лассо, как ковбой на американских равнинах, а потом отпаивал ее водкой, чтобы согреть и успокоить [15]. Как бы то ни было, несмотря на примерно двадцать лет разницы в возрасте, однажды поймав Кристину, Ежи не готов был ее отпустить.

Умный, финансово и эмоционально стабильный, обладающий хорошими связями, патриотичный, но не слишком политизированный, Ежи имел потребность и желание проводить жизнь, полную свободы и приключений. За предыдущие почти полвека он избегал любых обязательств: в учебе, работе, принадлежности к политической партии, алкоголе или отношениях. Еще молодым ковбоем он заявлял: «К счастью, на ранчо не было женщин, так что мы жили мирно и гармонично» [16]. Но Кристина была не только молода, спортивна и очень привлекательна, с красивыми ногами, отличной фигурой, осанкой и манерами: возможно, она была единственным человеком в Польше, еще менее домашним, чем Ежи. Он попался. Однако это было далеко не одностороннее увлечение. Ежи был единственным, кроме ее отца, кто оказался способен приручить Кристину, и позднее она называла его своим «Свенгали»