В телеграмме из штаб-квартиры от 24 марта признавалось, что данные, которые Толкачев уже предоставил, “выходят за пределы того, что Советы передали бы нам, если бы это был контролируемый случай” или ловушка. Это были хорошие новости; по крайней мере, информация Толкачева прошла первую проверку. Обычно ЦРУ для оценки добросовестности неизвестного прежде источника проверяло, есть ли в его данных новая информация, и выясняло, какую ее часть можно подтвердить информацией из других источников. Однако в заметках Толкачева данные были настолько новые, что их невозможно было проверить. Они могли оказаться и неожиданной удачей, и ловушкой; и этот вопрос нелегко было разрешить{93}.

У Хэтэуэя не было выбора: оставалось действовать неторопливо, шаг за шагом. Они с Гилшером составили новый план. Главной его целью было избавиться от неопределенности по части личности агента, а также понять, какие еще “позитивные данные” – так на внутреннем жаргоне назывались плоды шпионажа – он может достать. Хэтэуэй и Гилшер писали, что надеются организовать связь с Толкачевым “таким образом, чтобы минимизировать риск для нас”, но в то же время “уменьшить риск для “Сферы” до абсолютного минимума, совместимого с нашей собственной безопасностью”. Они отмечали: “К сожалению, здесь мы сталкиваемся с дилеммой: то, что безопаснее всего для нас, может быть самым рискованным для него, и наоборот. Соответственно, мы ищем оптимальный баланс защиты – как нашей, так и агента”{94}.

Но главное управление упорно продолжало сомневаться. Внутренний анализ, проведенный в Лэнгли 13 апреля, вновь вызвал сомнения; аналитики предупреждали, что даже если первоначально обращения Толкачева в прошлом году были искренними, КГБ мог заметить его попытки вступить в контакт с ЦРУ. Он может выполнять обманную операцию КГБ, задуманную, чтобы ввести американцев в заблуждение. Вывод был таков: вероятность, что операция с Толкачевым оправданна, оценивается в пятьдесят процентов. Такое заключение было крайне тревожным сигналом для руководства ЦРУ и еще больше осложнило действия Хэтэуэя.

7 мая состоялся доклад директору ЦРУ Тернеру. Два дня спустя в Москве Гилшер позвонил Толкачеву и сказал, что надо выждать еще две или три недели, после чего он понадобится примерно на час в указанный день. Толкачев сказал, что у него нет планов на отпуск.

Он будет ждать.

8 мае 1978 года в штаб-квартире сформировалось более благосклонное отношение к московским событиям. Одно из рукописных посланий Толкачева передали в управление технических служб ЦРУ на экспертизу почерка. Эксперты отметили: “Автор интеллигентный, целеустремленный и в целом уверенный в себе человек. Он дисциплинирован, но не чрезмерно строг. Его интеллект куда выше среднего, и у него хорошие способности к организации информации. Он наблюдателен, добросовестен и уделяет тщательное внимание деталям. Он довольно самоуверен и способен порой действовать не слишком осмотрительно и тонко. В целом это разумный, уравновешенный индивид, который интеллектуально и психологически выглядит готовым к тому, чтобы стать полезным и разносторонним агентом”{95}.

17 мая штаб-квартира направила в московскую резидентуру телеграмму с гораздо более позитивной оценкой материалов Толкачева. Аналитики ЦРУ не нашли никаких противоречий в том, что Толкачев передал им к этому моменту. Вывод гласил, что “многие детали сообщений согласуются с данными из других источников и доступным техническим анализом” и что “не наблюдается каких-либо иных данных, противоречащих деталям этих сообщений”. Поэтому, продолжали авторы телеграммы, штаб-квартира испытывает “сильное искушение” принять новую информацию, предоставленную Толкачевым, в том числе и потому, что она в целом подтверждает предыдущие предположения американцев о развитии советских истребителей. Но в то же время в головном офисе оставались сомнения. В телеграмме говорилось: “Поскольку данные будут иметь большое значение для нашей оценки потенциала ПВО, мы, по крайней мере до установления добросовестности агента, не готовы доверять содержанию сообщений полностью”