Он шел не торопясь, с интересом поглядывал по сторонам, одновременно чутко прислушиваясь к звучащей вокруг речи, и радовался, наслаждаясь каждым звуком, каждым словечком. Господи, как дивно все сошлось! Еще полгода назад он мог слышать родную речь лишь у себя в Рудкове да в домах немногих друзей – из тех, что еще не совсем ополячились, а тут… истинное раздолье для слуха! Из распахнутой двери трактира, обдавая теплыми клубами пара и вкусным запахом щей, вывалилось целое кодло галдящих подвыпивших мужиков – один из них, низкорослый и корявый, одним словом, плюгавец, всех задирал, сквернословил, а потом вдруг затянул плаксивым голосом: «ох, и шелудяк ты, Степка… ох, шелудяк…». Юрий улыбнулся и решил, что надо будет запомнить и поделиться забавным словечком с графом, тот будет в восторге.
Хотя его конь последнее время и застоялся в посольской конюшне, он предпочитал вот такие пешие прогулки. То-то татусь порадуется, когда услышит, каким московитом он стал. Ах, отец… как жаль, что тебя нет рядом! Интересно, что бы ты сказал о нынешней Москве? Многое ли изменилось? Надо думать, многое, после того ведьмака-сыроядца…
Юрий задумался, пытаясь представить себе ту прежнюю, страшную Москву времен царя Иоанна, о которой иногда, нехотя, рассказывала ему матушка. Она предпочитала вспоминать Москву другую, красочную, веселую, Москву ее детства, и самое удивительное, что это не было вымыслом, поелику обе существовали одновременно. Да и что такое время? Его старый учитель полагал, что времени не существует, ибо прошлое и настоящее суть единое целое. Мудрено, конечно, но Юсупыч знал, что говорил…
Уйдя в свои мысли, он шел, ничего не замечая ни вокруг, ни под ногами, а потому, поскользнувшись на какой-то дряни, не удержал равновесия и налетел на румяную молодую женку в цветастом убрусе. Молодуха тут же разъярилась, усмотрев в этом явное охальство, и визгливо накинулась на бесстыдника – посадские женки умели за себя постоять.
– Ты куды прешь, куды прешь, петел заморский?! Зенки-то протри, я тебе не столб, штоб за меня хвататься! Засранец…
Юрий попятился и, прижав руку к сердцу, обезоруживающе улыбнулся.
– Прости, красавица, не хотел тебя обидеть! Прости…
Это подействовало. Молодуха разом угомонилась, даже закраснелась и посмотрела на Юрия уже с любопытством.
– Ты гляди, по-нашему-то как чешет! – восхитилась она, стрельнув глазами, но тут же, глянув на его немецкое платье, посуровела. – Уж коли говорить обучен, так и одевался бы по-людски, а то шляешься тут в перьях, аки скоморох! – и добавила с сожалением: – Эк тебя угораздило нехристем уродиться…
Юрий засмеялся, а женка, негодующе поджав губы, двинулась дальше, но потом все же обернулась, пожалев пригожего нехристя.
– Чё без толку по улицам шастаешь? Пошел бы божьего человека послушал!
Юрий, заинтересовавшись, поспешил следом.
– Погоди, красавица! Какого божьего человека, где?
– Ступай за мной, – бросила та через плечо. – А то и сам сыщешь, народу вона сколько туды поспешает! Наш Ильюша, небось, не каженный день глас свой подъемлет… – и, бесцеремонно заработав локтями, скрылась в толпе.
«И то верно», подумал Юрий, только тут обратив внимание, что большинство народу действительно идет в одну сторону. Юрий не любил толпы и обычно старался избегать, но сегодня любопытство взяло верх. Он пошел за ним, люди спешили, оживленно переговариваясь, то и дело поминая какого-то блаженного Илью. Наверное, юродивый, обрадовался Юрий, прибавляя шагу, пропустить такое было грешно, юродивые всегда вызывали в нем огромный интерес. Он шел быстро, но, завернув за угол, замедлил шаг. В конце переулка, довольно круто сбегавшего к Неглинке, возле небольшой, довольно старой церкви, быстро нарастала толпа. Люди гомонили, шумели, напирая и теснясь поближе к паперти, и доносившейся оттуда высокий пронзительный голос показался ему знакомым. Юрий постоял, оглядываясь, попытался вспомнить название церкви, кажется Успения…или как-то иначе? Он здесь, определенно, уже бывал, вон там подальше вывеска трактира, в который его как-то раз затащили братья Вельяминовы. А голос… точно знакомый, но где и когда он его слышал?