– Не, ну в музее, конечно, здорово! – спохватилась девчонка. – Мне там больше всего понравились эти… ну, игрушки, и картинки тоже ничего, а еще бирюльки, что в уши вставлять.

– Нашла чем восхищаться, – осадил важный Санька. – Детский сад. Вот ты еще в Музее Ленина не была, вот там – да!

– А ты что, был? Ой, я тоже хочу! Расскажи, расскажи, что там?

Санька собрался с мыслями, надулся, точь-в-точь как его сестра перед декламацией «Конька-горбунка», соображая, с чего начать.

– Значит, так. Там все осталось точь-в-точь как было при Ленине! Книги, бумаги, даже карандаши и ручки, ясно?

– Ух ты… дедушка Ленин никогда ничего не выбрасывал, понимаю. А что ты там видел еще?

– Много чего, так и не упомнишь. Пальто его видел, ботинки… стол, стулья, зеленую лампу…

– Ту самую?! – замирая от восторга, уточнила девчонка.

– Ту, – твердо заверил брат, – не место шутки шутить, там все всерьез. Везде тихо-тихо, и только тетки с указками про него рассказывают… в общем, соберемся как-нибудь, – пообещал Санька и широко зевнул: – Ох, что-то я устал.

И немедленно погрузился в сон. Он умел засыпать как барсук – в любом месте, в любой позе, крепко-накрепко. Повозившись на сиденье, угомонилась и Светка.

Оля придвинулась к Кольке:

– Слушай, а ты помнишь историю со взрывом?

Он признался:

– Еще бы не помнить. Хотя, конечно, холодно было да жрать постоянно хотелось и ни о чем другом не думалось как-то, но разве забудешь тут. Столько народу погибло, снаряды рвались еще сутки, народ обезумел, рыскали чуть не с вилами, все диверсантов разыскивали. Кого-то и поймали… сгоряча, не со зла. Мы три дня всем миром ров копали.

– Какой ров? – не поняла Оля.

– Я же говорю, – терпеливо пояснил Колька, – два эшелона в клочья и два батальона то ли десантников, то ли летчиков. У них петлички голубые были, ну, на рукавах. По всей округе разбросано было – руки, ноги, – тут он спохватился, мысленно выругав себя ишаком: – Тихо, тихо, только не плачь. Давай так сделаем: я ничего не говорил, ты ничего не слыхала, лады?

– Лады, – улыбнулась Оля, быстро утирая слезы.

Колька легонько дернул ее за косу:

– В кино пойдем?

– Пойдем. Только надо добежать до Натальи, там ей на работе подсобрали какой-то очередной помощи.

– Тебе помочь? Тяжелое, наверно.

– Я пока не знаю, что там. Пошли вместе посмотрим, оттащим, что следует, и как раз поспеем на сеанс.

Забежав на фабрику, перебрали «пожертвования»: платок, пакет с мукой, консервы, крупа, пакетик леденцов для Соньки…

– Это вот ей вообще ни к чему, – заявила Оля, выкладывая лакомство обратно на стол.

– Почему? – не понял Колька.

– Наталья запрещает Соньке сладости. Так, а вот тетрадку от себя, так и быть, подложу. Так, и сахар ни к чему.

– А сахар чего, тоже нельзя? – удивился Колька.

– Не позволяет она сахару. Коль, давай без вопросов, опоздаем.

Закончив сборы, они поспешили к хибарке Натальи.

Это ее только так называли – «хибарка», на самом деле это был барак, небольшой дом с двумя отдельными входами. В одном обитали мать с дочкой, окна второй половины были забиты крест-накрест. Со стороны улицы – палисадник с разросшейся сиренью, с другой стороны – пустырь, заросший лопухом и прочим сорняком, хладнокровная целина, которую Наталья безуспешно пыталась возделывать. Жилья вокруг было немного, даже улица, на которой осталась только одна эта хибара, предназначенная на снос, уже не значилась на плане города.

Открыла сама хозяйка – как всегда, очки на ухе, платок на боку, – пригласила войти. Внутри бедно – стол, табуретки, топчан за занавеской, но чисто. Странная Наталья отличалась немалой хозяйственностью: пол выскоблен, на окошках – ни пылинки, занавески – свежие, и даже тряпица, которой прикрыта единственная миска с двумя ложками, аж режет глаза белизной.