Данила забросил колбасу в холодильник и шлёпнул отрезанным куском по столу.

– Да подавись.

– Чего-о? – зашипел отчим. – Оборзину обожрался в гостях? А, щеночек?

Данила получил удар кулаком в печень, от боли загнулся и упал на колени. Отчим – мужик здоровый, сейчас с ним не справиться, наверное. Однако, Шпана удивлялся себе – почему ни разу не рассказал своим друзьям: отчима давно бы урыли как червя навозного, но на два метра глубже, да ещё бы на могильный холм насрали. Или неосознанно оставлял месть для собственного клинка? В одном Данила был твёрдо уверен, что пройдёт пару лет и тогда вернёт отчиму всю его обильную жатву: сполна!

– Мамочке пожалуйся! – раздался из ванной голос, несколько раз истерически хохотнувший.

Данила посмотрел на трёхлитровую банку с компотом и еле себя сдержал, чтобы не разбить об затылок отчима. Компот был вишнёвый, и он представил, как вместо радужки с хрусталиком вставит туда косточки.

Когда боль стихла, Шпана поспешил на улицу. Он решил зайти к Филатову Сергею – лучшему другу с детского сада и однокласснику. Того не оказалось дома. Мать Сергея, невысокая сухая женщина с печальными глазами, не снимавшая на людях платок, из-под которого выбивались седые локоны с редкими вкраплениями тёмных волосков, сообщила, что сын ушёл рано утром, очень спешил.

– Один? – спросил Данила.

– Нет. За ним зашли Нефёдов и Дёмин.

– Ладно, тётя Эля, я их найду, – пообещал Шпана. Сам же направился к бабке – матери своего отца.

Бабушка – Глафира Андреевна – обрадовалась приходу внука. Всплакнула из-за того, что не видела всё лето, соскучилась:

– На так долго уезжаешь. Вот помру и не увижу тебя.

– Ба, смерть-то она внезапная… и так не увидишь, – невесело улыбнулся Данила. – А долго будешь помирать, так я приеду или приду. Так что по этому поводу не волнуйся.

Глафира Андреевна накормила внука любимыми щами, сдобренными чёрным перцем и сметаной. После чего – Данила каждый раз как приходил – накормленный, сытый брал альбом с фотографиями, где в основном были дед и отец и внимательно задумчиво рассматривал. Некоторые фотографии отца он поглаживал пальцем; глаза, готовые пролить слезу, краснели, но ни разу не увлажнились. Глафира Андреевна садилась рядом на кресло, надевала очки, – криво сидевшие на носу из-за давно отломившихся дужек, место которых занимала проволока, – вместе с внуком разглядывала чёрно-белые пожелтевшие фотокарточки, вспоминала, никогда не комментировала, если только Данила сам не просил рассказать.

– Ба, почему мать дома все фотографии отца вырезала?

– Не знаю, внучек. Как убили Захара… Как сошлась она с твоим отчимом, так и… Наверное, он был против, настоял. – Глафира Андреевна помолчала. – Всё бьёт он тебя?

Взгляд Данилы потускнел, лицо покрылось бордовыми пятнами, на шее часто пульсировала артерия. Данила исподлобья посмотрел на бабушку, ничего не ответил.

– Я говорила матери, – продолжила Глафира Андреевна, – пусть Данила со мной живёт. Так что ты… Кто, говорит, воспитывать будет? – Она убрала платком вновь появившиеся слёзы.

Шпане был неприятен разговор; он поднялся с кресла и вышел в прихожую. Глафира Андреевна сняла очки, сунула в карман тряпичного фартука, поспешила за внуком.

– Ладно, бабуль, пойду. – Данила поцеловал в лоб единственного любимого родного человека.

– Заходи вечером покушать. Небось, одними кашами травят?

Шпана нервным рывком открыл входную дверь и поспешил на улицу.

В прескверном настроении он сходил на турники к школе, где училась сестра, и сыграл в «десятку» – по нарастающей подтягиваясь от одного до десяти и обратно.