– По всей видимости, переписка его высочества с шевалье де Лорреном не только не прекратилась, но и ещё более оживилась со времени пребывания монсеньёра при дворе.

– По всей видимости?

– За это время им было получено два письма из Ватикана.

– Вот как?

– Да, государь, два. И смею полагать, именно они сделали принца таким, каковым мы видим его теперь.

– Таким, как теперь? – обернулся Людовик к собеседнику. – То есть наиболее мрачным из всех моих родственников?

– О, я далёк от таких оценок, государь.

– Зато я близок к ним, господин де Маликорн. Не волнуйтесь, я всё понимаю. Итак, вы полагаете, что хандра моего брата, о которой я устал уже слушать, происходит от каких-то писем?

– Думаю, так.

– Но на каком основании, сударь? Я, конечно, ничуть не сомневаюсь в ваших способностях, а всё же любопытно было бы узнать содержание этих писем. Хотя я, наверное, требую от вас чересчур многого…

– В известной степени – да, государь, – таинственно улыбнулся Маликорн, ничуть не смутившись, – но хотя бы частично, пожалуй…

– Ого! Да вы чародей, сударь! – вскричал король. – Так что же?

– Ваше величество, я не рождён дворянином, а потому мне позволительны некоторые действия, несовместимые с… Вы понимаете, я сделал это лишь из любви к вашему величеству.

– Что? Что сделали, господин де Маликорн?

– Не всякую бумагу можно доверить даже пламени, государь, – скромно заметил Маликорн, – иногда в огне сохраняются обрывки…

– О! – только и мог вымолвить король. – О!..

С трепетной осторожностью приняв обгоревший клочок бумаги, исписанный крупным почерком фаворита герцога Орлеанского, он прочёл:

С минуту король обдумывал прочитанное, затем произнёс:

– Браво, Маликорн! Вы совершили то, что было бы под силу одному д’Артаньяну: вы совершили невозможное. Бесподобно! И я, в самом деле, не понимаю вашей странной щепетильности; служить королю – почётно, сударь, а служить так, как умеете вы, – почётно вдвойне. Вы, вероятно, не думали об этом?

– Признаться, думал не раз, государь, иначе и не отважился бы на такое.

– Вы необычайно изобретательны! – продолжал восхищаться король.

Людовику было невдомёк, что упомянутый способ выуживания сведений вовсе не является изобретением Маликорна; более того – что этот метод много лет с успехом используется его же слугами, подкупленными кардиналом Херебиа.

Из содержания драгоценного обрывка письма де Лоррена, несмотря на его туманность, король сумел сделать определённые выводы. Во-первых, что речь в письме шла о принцессе; во-вторых, что шевалье призывает своего покровителя к каким-то действиям, направленным на его возвращение во Францию; в-третьих, эти действия, видимо, нанесут ущерб сестре английского короля, что сейчас недопустимо.

Решив обдумать ситуацию в Фонтенбло, король ещё раз поблагодарил Маликорна и, пришпорив лошадь, направился к четвёртой карете, шторки на которой были отдёрнуты всё то время, что король ехал верхом. Поравнявшись с экипажем, Людовик осадил коня и приветствовал Атенаис, зардевшуюся от гордости. Её триумф был полным, ибо в противоположном углу кареты сидела Луиза.

Король, искусно намекнув, что отказался от общества Марии-Терезии ради прекрасных глаз маркизы, не стал углублять тему и перевёл разговор в русло празднества. Монтеспан, больше всего на свете ценившая дорогие развлечения, с радостью откликнулась:

– Как, ваше величество, на переезд истрачено пять миллионов?

– Или будет истрачено, маркиза, что не меняет дела. По крайней мере, так утверждает господин Кольбер, а ведь он в таких делах знаток.