– Желаю и вам доброго дня, монсеньёр, – ответствовал иезуит.

– Благодарю, преподобный отец. День и впрямь обещает быть добрым – третий день нашего союза.

– Э-э, господин де Лувуа, если мы, политики, будем считать дни этого союза, то что останется делать народам, живущим в постоянном страхе перед войной. Будем же готовы потерять счёт годам мирного благоденствия наших держав.

– Немногие желают этого больше меня, отче.

– Прекрасно, что в числе упомянутых немногих состоит и господин суперинтендант. Сие обстоятельство существенно укрепляет мою веру в завтрашний день.

– Не премину сообщить господину Кольберу о ваших суждениях, весьма для него лестных. Я сейчас направляюсь к нему.

– Буду премного благодарен, сын мой…

Приняв благословение священника, Лувуа вошёл к Кольберу, застав того за изучением географической карты. Обратив к молодому вельможе почти улыбающееся лицо, министр дружелюбно молвил:

– Не подлежит сомнению, что в эти утренние часы господина военного министра привело ко мне какое-то неотложное дело?

– Разве это настолько очевидно?

– Я уже немолод, господин де Лувуа, и давно читаю в людских сердцах не по слогам. А когда вижу, что блестящий придворный, занимающий один из высших государственных постов, заходит в кабинет такого человека, как я, то вправе же я заключить, что совершает он это не забавы ради. Что, не так?

– При всём моём уважении, монсеньёр, это лишь половина правды. Я всегда, поверьте мне, очень высоко ценил возможность общения с вами…

– Вы льстите старику, сударь. Это чересчур благородно с вашей стороны.

– Нет, не говорите так. Если бы мне вздумалось улестить суперинтенданта, я бы уж сумел подыскать комплименты поцветистее. Теперь же я говорю лишь то, что думаю.

– Пусть так. Спасибо за искренность, но вы тем не менее не станете отрицать, что у вас ко мне дело?

– Не стану, монсеньёр, это так.

– Дело государственной важности, полагаю? – уточнил Кольбер с тем оттенком снисходительности, который так легко выдать за вдумчивость.

Лувуа попался на удочку, но всё же заметно покраснел. Глядя прямо в глаза министру финансов Людовика XIV, он твёрдо произнёс:

– Судите сами, монсеньёр: не так давно вы ставили это дело на одну доску с военно-политическим союзом двух стран.

– А-а, вот вы о чём…

– Вам угодно было вспомнить, о чём идёт речь, не правда ли?

– Нет, господин де Лувуа.

– Нет? – с нажимом переспросил военный министр.

– Разумеется, нет, ибо я никогда и не забывал об этом. Итак, вы честно выполнили свои обязательства и теперь требуете от меня того же?.. Что ж, справедливо.

– Я совсем не то хотел сказать, господин Кольбер, – сокрушённо покачал головой Лувуа, – от подобных формулировок, право, веет холодом.

– Что делать, я – финансист. Бросьте, господин де Лувуа, не сердитесь: знайте, я по-прежнему принимаю ваши заботы близко к сердцу.

– Правда?

– О да. Но ответьте мне…

– Что, монсеньёр?

– Отчего вы вспомнили об этом именно сегодня?

Лувуа на секунду смешался, затем с трудом выговорил:

– Но… ведь теперь, когда испанские дела улажены…

– Сегодня?

– Когда голландская кампания завершена или почти завершена…

– Сегодня, господин де Лувуа?!

– Когда определены сроки мирных переговоров…

– Прекратите, господин де Лувуа! На вопрос о личных ваших переживаниях нет нужды отвечать лекцией о внешнеполитическом положении Франции: для этого я располагаю отчётами вашего ведомства и этой картой. Так что же?

– Извольте, монсеньёр, я буду прям: мне претит сама мысль о том, что я в недалёком будущем вынужден буду обратиться к Лозену: «ваша светлость». Достаточно ли это откровенно?..

Положа руку на сердце, вовсе это не было откровенностью со стороны Лувуа: притчей во языцех стало при дворе Короля-Солнце более чем вольное обращение министра с герцогами и пэрами. Не пытаясь умалить заслуг главы военного ведомства, признаем, что действовал он при этом, руководствуясь не честолюбием даже, а банальным тщеславием. Один пример: свои письма к герцогам Лувуа с некоторых пор начинал обращением «сударь» вместо принятого «монсеньёр». И поскольку такой номер прошёл сначала с одним, а потом и со вторым, и с третьим герцогом, не встречая сопротивления со стороны сиятельных особ, данный обычай укоренился в Совете: примеру молодого сановника охотно последовали и другие государственные секретари. Не исключая, кстати, и господина Кольбера, который тем не менее отвечал коллеге: