Опять ткнул пальцем в гармониста. Тот не успел увернуться. Слёзы брызнули из глаз. Бессердечный Миша налил полный стакан водки и протянул его гармонисту.

– Пей!

Перепуганный Полузверский выпил. Миша сразу же налил ему второй стакан.

– А закусить? – просительно промямлил гармонист.

– Обойдёшься! – был ему ответ.

Миша сейчас смотрелся учёным-естествоиспытателем, ставящим самый важный научный эксперимент в своей жизни.

Когда Полузверский выпил и второй стакан, Миша тотчас налил ему ещё.

– Что вы делаете! – всполошился Антон Николаевич, вспомнивший, наконец, что он как-никак чиновник и лицо ответственное, и если что случится на подведомственной ему территории – ему же потом и отвечать.

– Я знаю, что я делаю! – пробормотал в ответ Миша, который и сам до сих пор оставался в крайне нетрезвом состоянии.

Влив в бедного гармониста целую поллитровку, Миша взял тайм-аут. Пока алкоголь делал своё дело, Каратаев подступился к Антону Николаевичу.

– А что? – спрашивал он. – Есть ли ещё в вашем районе какие интересные люди? Тракториста, шахматиста и гармониста мы уже посмотрели. Может, ещё кто-то представляет интерес для столичных журналистов?

При этом в его глазах была такая испепеляющая ирония, что хотелось закрыть глаза, уйти за угол дома и там спрятаться, только чтобы не видеть этого взгляда.

– А как же! – пробормотал Антон Николаевич. – Вот журналист и есть как раз. Селькор.

– Какой такой селькор?

– Сельский корреспондент, – расшифровал Антон Николаевич. – Заметки в районную газету пишет. Очень это у него хорошо получается. Каждый номер с его материалом прямо с руками отрывают.

– Так-так! – нехорошо улыбался Миша. – Журналист! Интересненько было бы взглянуть!

В его голосе звучали уже неприкрытая издёвка и торжествующие нотки человека, сумевшего поставить на место зарвавшихся аборигенов. Потому что гармонист Полузверский, он же комбайнёр Волобуев, он же шахматист Шмудяков, уже дошёл до требуемой кондиции и лыка не вязал. Он пьяно улыбался, лез ко всем целоваться и почти не держался на ногах. До достижения стадии полной неподвижности, в просторечии определяемой русским словом «дрова», ему оставалось каких-нибудь десять или пятнадцать минут, не больше. Миша уже видел, что напрочь выключил из игры этого хамелеона, и это обстоятельство наполняло его душу торжеством.

– Вот теперь можем отправляться к вашему журналисту, – сказал он Иванову необычайно ласковым голосом.

От той ласковости у Антона Николаевича почему-то мурашки побежали по коже.

– Да, – пробормотал Иванов едва слышно. – Можем, значитца, отправляться.

На него нельзя было смотреть без сострадания. Заигрался районный чинуша. Да не на того напал.

– Едем! – распорядился Миша.

Но ему требовались дополнительные гарантии. Что-то такое, что полностью исключило бы повторение былых неприятностей.

– А этого мы заберём с собой! – осенило Мишу.

– К-кого? – опешил Иванов.

– Гармониста вашего!

– Зачем?!

– Для надёжности! – мстительно ответил ему на это Каратаев.

Это как во время демонстрации фокуса. Красавицу помещают в ящик, при этом её руки продеваются в специальные отверстия в том ящике, чтобы зрители видели её всё время, а для пущей надёжности девушку ещё и приковывают к ящику цепью. Ну дальше, понятное дело, сам ящик помещают в прочную клетку, которую запирают на огромный амбарный замок, а ключ отдают зрителям, чтобы совсем уж никакого подвоха. Вы нечто подобное почти наверняка видели, что это я тут вам объясняю.

– В багажник его, – распорядился Миша. – С нами поедет!

Потерявшее какую-нибудь чувствительность тело сельского гармониста довольно бесцеремонно погрузили в багажник машины. Миша вполне дружелюбно похлопал по плечу Антона Николаевича: