Про французика вспоминать, вообще, тошно. Хвастун месье, прости меня господи! Он и в двадцать-то лет ничего путного изобразить не мог, даром что француз. А тут, под старую жопу, решил выпендрёж устроить и себя восьмёркой закрутить. Гимнаст, хренов! Тыковка французская не выдержала и с резьбы слетела. Слава богу, перед кончиной французик от остеохандроза вылечился. Был бы месье скромнее, без выкрутасов, глядишь и жив остался.

Была у Зинаиды Аркадьевны одна страстишка. Вы, само собою, подумали, мол, дамочка при больших капиталах, как пить дать, отдалась коллекционированию брюлликов, либо золотых побрякушек. Ан, нет! К украшениям она дышала ровно. Переболела ими, как свинкой, лет двадцать назад, а сейчас ни-ни! Самый минимум для статуса имела, но не более того.

Страстишка была у неё другого толка и корнями уходила в её сопливое детство. Любила, грешным делом, прабабка Зинаиды Аркадьевны Глафира Семёновна, длинными вечерами, перебирать своими узловатыми руками, старые фотографии родных, письма, открытки. Глядя на них, чуть шевеля ниточками губ, она нашёптывала их имена. Вспоминала, глядя на письма с Белорусского фронта горячо любимого мужа, поругивалась на письма из тюрьмы от обоих сыновей… и вспоминала…, вспоминала…

Зинка Гриб, так же как её покойная прабабка, любила в одиночестве устроиться перед играющим пламенем камина с бутылкой лёгкого вина со своего виноградника, и в неровном свете перелистывать дорогие листы фамильных альбомов семейства Жан Жак Оливье. Угадывала степень родства. Просто любовалась на старинные фото импозантных, чопорных, красивых и не очень симпатичных, а порой просто смешных господ. Фото то в ателье, то на фоне каких-то замков, стен, увешанных геральдическими знаками и оружием. В тайниках души она надеялась встретить в архиве Жан Жака какой-нибудь документ, свидетельствующий не только о старинности рода Оливье, но и о его знатности. Чем чёрт не шутит, а вдруг, кто-то, когда-то был кем-то из них! Например, виконтом, или маркизом, а то и графом! Представляете, как можно было бы шикарно представляться: графиня Гриб-Мюллер д» Оливье! Блеск!

Специальных поисков титулованных родственников Зинаида Аркадьевна не затевала, но всё ж, когда перебирала семейный архив своего покойного мужа, мысль случайно нечаянно стать какой-нибудь баронессой, изредка тревожила её душу.

Пока Зинаида Аркадьевна оставалась без титульной особой. Страсть к разбирательству архива принесла в её жизнь неожиданные результаты. Поверить в них просто невозможно.

В один из предновогодних вечеров она обнаружила в архиве и извлекла на свет божий пачку пожелтевших от времени писем, перевязанных чёрно-оранжевой георгиевской лентой.

Какими судьбами они попали в семейный архив Жан Жака Оливье, и с какой целью, абсолютно не понятно. Ни поясняющей записки, ни письма, сопровождающего это собрание эпистолярного жанра, Зинаида Аркадьевна не нашла. Она твёрдо знала, месье Оливье письменный русский язык, и уж, тем более в его дореволюционной транскрипции, не знал. Шансов прочесть это письмо самостоятельно Жан Жак не имел. Скорее всего, он их, вообще, не собирался читать. Покойник читать не любил. Кроме цен на вино и оливки. При его небрежном отношении к архиву о наличии этих писем мог и не знать.

Так или иначе, но Зинаида Аркадьевна, со всеми предосторожностями, с трудом развязала тугой узел георгиевской ленточки и горстка пожелтевших листков рассыпалась. Осторожно, стараясь дышать в сторону, она развернула первый, грозивший развалиться прямо в руках, лист. Напрягая зрение, начала медленно разбирать каллиграфическую вязь славянских букв… Какой-то барон, поручик фон Шнитке обращался в письме, видимо, к невесте, либо к молодой супруге. Называл её «милый друг», «душа моя», «радость всей моей жизни». У «милого друга» оказалось, есть имя, «Натали». К ней адресованы все письма.