Да, он был прав. Она могла стрелять, когда он напал на нее, но не сейчас, когда он просто уходил. Угадывая ее колебания, Фрай повернулся к ней спиной. Хилари бесила его наглая самоуверенность, но она не могла заставить себя спустить курок. Он медленно дошел до двери и даже не оглянулся. Начал спускаться по лестнице.

Хилари прошиб пот. Что, если он не уйдет? Спрячется в одном из помещений нижнего этажа – в той же кладовке. Выждет, пока приедет и уедет полиция, а потом снова нападет на нее. Она выскочила на лестничную площадку – как раз вовремя, чтобы увидеть, как он скрылся в прихожей. Повозился с замком. Громко хлопнула входная дверь.

На три четверти спустившись по лестнице, Хилари вдруг сообразила: он мог понарошке хлопнуть дверью и не уйти. Затаиться в прихожей.

Крепко сжимая в руке пистолет, она сошла вниз и немного подождала. Рванула дверь в прихожую. Никого. Дверь кладовки распахнута настежь. Фрай и вправду ушел.

Хилари закрыла кладовку. На два замка заперла входную дверь. Пошатываясь, пересекла гостиную. Вошла в кабинет. Здесь пахло лаком для мебели: только вчера приходили две женщины из бюро услуг. Хилари включила свет и подошла к письменному столу. Положила пистолет.

На окне стояла ваза с алыми и белыми розами. Их аромат мешался с запахом лака.

Хилари села за стол и придвинула к себе телефон. Посмотрела в справочнике номер полиции.

И вдруг к глазам подступили горячие, злые слезы. Она тщетно пыталась их удержать. Ведь она – Хилари Томас, а Хилари Томас не плачет. Никогда. Хилари Томас – сильная женщина. Она не сломается, даже если весь мир обрушится ей на голову. Хилари Томас превосходно владеет собой, благодарю вас.

Но как она ни закрывала глаза, поток слез не иссякал. Крупные, точно градины, соленые слезы катились у нее по щекам и скапливались в уголках губ, откуда затем стекали по подбородку. Сначала она плакала втихомолку, из какого-то суеверного страха. Потом дала себе волю и, трясясь всем телом, заплакала навзрыд. В горле стоял комок. Хилари пришла в отчаяние: она все-таки сломалась. Она обхватила себя руками за плечи. Потом достала из ящика пачку клинексов, высморкалась – и снова зарыдала.

Она плакала не потому, что Фрай причинил ей боль – во всяком случае, физическую. Ей самой было трудно это объяснить, но она плакала потому, что он учинил над ней насилие. Нет, он не смог надругаться над ее телом, ему не удалось даже полностью сорвать с нее одежду. Но он нагло нарушил неприкосновенность ее жилища, сломал барьер, который она возводила столько лет и с таким трудом. Ворвался в ее чистый, уютный мир и захватал своими грязными лапами.

Совсем недавно, сидя за престижным столиком в «Поло Лаундж», Уолли Топелис пытался убедить ее не быть все время настороже, и она впервые за двадцать лет задумалась насчет возможности жить, не уходя в глухую оборону. После хороших новостей и под влиянием Уолли ей захотелось стать беспечнее. Иметь больше друзей. Чаще отдыхать. Больше веселиться. Это была сверкающая греза, надежда на новую жизнь, которая не дается легко, но стоит усилий. И вот явился Бруно Фрай и растоптал ее хрупкую мечту. Задушил в зародыше. Напомнил, что мир полон опасностей – как подпол, кишащий страшными, невидимыми в кромешной тьме тварями. Она столько лет карабкалась вверх из смрадной ямы – но Бруно Фрай ударил ее грязным сапогом по лицу и столкнул обратно, на дно жизни, где царят страх, неуверенность и подозрительность. И одиночество.

Этот человек раздавил и уничтожил ее. Сгреб грязными ручищами ее надежду и безжалостно сокрушил, как злой хулиган – любимую игрушку слабого ребенка.