Спустя десять лет, Борис демобилизовался, и приехал к родителям. Они обосновались в новом посёлке военных, на строительстве секретного производства. Встречали моряка Тихоокеанского флота, старшину второй статьи, с генеральскими почестями. Мать с тёткой наготовили, как на свадьбу. Три месяца экономили отцовский паёк, чтобы накрыть на стол, как раньше, до войны. Приехал и Юрий с женой и дочкой. Крепко обнявшись, братья разговорились.

– Куда думаешь, устраиваться? А то давай к нам, в милицию. Нам сейчас люди, ой как нужны.

– Да нет, в милицию не пойду. Отец договорился, чтобы меня послали в Ленинград на офицерские курсы. А потом вернусь сюда, буду под его крылом служить на строительстве.

– Понятно. – Юрий посмотрел Борису прямо в глаза. – А кортик, помнишь?

Борис молчал, опустив голову.

– Ты прости меня, брат. Я вот принёс, если хочешь, возьми, пусть у тебя будет. – И Юрий подал брату, тот самый кортик, которым чуть не убил его в далёком сорок четвёртом.

Борис не взял. Он, молча, встал и вышел из комнаты. Но через минуту вернулся. Он держал в руках кортик, ножны которого были отделаны богатой инкрустацией.

– Зачем мне твой, у меня свой есть.

– Откуда, тебе же по званию не положено…

– Это мне Батя – капитан первого ранга Колесов подарил, когда в запас увольнялся. Тут дарственная надпись есть. – И Борис протянул кортик брату.

– «Борису Шлыкову, за геройский поступок и мужество во время тушения пожара в походе, 22 августа 1945 года, порт следования – Порт-Артур» – прочитал вслух Юрий.

Смерть всегда нахальна. Как бы ни вырывала она человека из жизни: долго и мучительно, или сразу и легко. Пусть люди на какое-то время одержат победу, продляя жизнь, смерти это всё равно. В итоге любая победа достанется ей. А победителей не судят.

Памяти моего дяди.

Когда я пришла к больному дяде, солнце уже пошло на закат, и в комнате стоял полумрак. Он дремал, поджав под себя ноги – ещё действовал укол. Неестественно большой живот и общая отёчность изменили его тело до неузнаваемости. Только лицо осталось прежним. В лучах заходящего солнца, он был удивительно похож на свою мать, мою бабушку. Я смотрела на него, и слёзы текли сами собой. Странно было видеть этого большого, сильного человека в таком беспомощном состоянии. Его усталая жена рассказала, что он неделю, как никого не узнаёт, даже не кричит уже от боли, а хрипит, голос сорвал. И только по инерции зовёт её: «Тамара, Тамара…».

У дяди был рак. За эту неделю, каждый прожитый день был для него в чём-то последним. Сначала отказала единственная почка, потом пропал аппетит, потом он ослеп и, в конце концов, всё заполнила собой боль.

Мы вполголоса беседовали, когда дядя очнулся. Он смотрел на меня невидящим взглядом и тихо стонал.

– Здравствуй, дядя Юра.

– Ты кто? Ничего не вижу. – Прохрипел он.

Тут вмешалась тётка:

– Юра, это Оля пришла, твоя племянница.

– А-а-а, дочь Бориса.

Я оторопела. Мой отец давно погиб. А угасающее сознание дяди соединило нас в очевидной, видимо самой доступной сейчас ему истине.

– Дядь Юр, ну что ж ты так меня официально – дочь Бориса. – Я попыталась пошутить, присаживаясь рядом. Прильнув к нему, я почувствовала, как что-то пульсирует у него в животе. Он был такой родной и тёплый. Я его поцеловала, он погладил меня по голове.

– Ты сегодня, как никогда похож на бабушку.

– Да. Я помню, ты дочку её именем назвала. Где она?

– Тут, рядышком.

– Не вижу ни черта. Тамара, где очки?

Тётка заметалась по комнате, потом, махнув рукой, сняла свои и водрузила ему на нос.

– Всё равно не вижу. Не мои дала. – Проворчал дядя. – Дай хоть по головке её погладить.