— Осторожно, ты.

Ещё один удар по щеке, вывел меня из ступора. Воздух проник в лёгкие, я захлебнулась им. Волчара одним махом стащил штаны с трусами. Кроссовки тоже улетели, сдёрнутые вместе со штанами. Стас оттолкнул Егора.

— Я первый! Уйди!

Растолкав коленом мои ноги, он навалился на меня. В нос ударил запах лука, мясной котлеты и перегара. Шершавая ладонь ухватила за сухую промежность. Боль привела меня в чувство, я знала, что не смогу расслабиться, будет не просто больно, будет невыносимо. Моя рука скользнула в карман ветровки, вцепилась в карандаш. Горячий твёрдый член резко вонзился в сухое лоно.

— Сука, не сжимай так. Пусти!

Стас качнул бёдрами, ещё раз словно резанул внутри ножом.

— Не сжима-а-а…

Карандаш с противным скрипом раздираемой плоти вонзился в глаз Стасу.

Звериный крик разорвал тишину. На вышке включился прожектор и закружился по сторонам, пытаясь разогнать туман. Завыла сирена, где-то далеко раздался собачий лай. В лагере поднялась тревога.

Волчара, матерясь, бросился к нам, обмякший член выскользнул из меня, карандаш так и остался в судорожно сжатых пальцах. Егор сдёрнул с меня Стаса, пнул в бок ногой. Из глаза охранника текла кровь, он выл в голос, вторя сирене.

Трясясь как в лихорадке, я протянула руку к своим штанам, которые валялись рядом. Давясь всхлипами и шатаясь, поднялась на ноги.

— Ты что сделала, сука? — Егор повернулся ко мне. — Я же тебя сейчас…

Его бешенный взгляд полоснул по нервам, и я, превозмогая боль, кинулась под прикрытие тумана. Туман теперь не казался зловещим, он был моим защитником, скрыл меня и дал возможность уйти.

Сделав десятка три шагов, я ощутила, что к омерзительной боли в промежности добавилось ощущение ледяных ног. Оказывается, я так и бежала в носках с голым задом, держа штаны в руке. Надеть штаны оказалось непросто. Меня трясло и шатало, мешал зажатый в ладони карандаш. Потрогав пальцем гриф, я истерически всхлипнула, и всхлип мгновенно перерос в икоту.

Мой спаситель – карандаш отправился в карман, я с трудом натянула штаны. Носки промокли и порвались на пятках, я ощущала ими ледяной холод мёртвого бетона. Ступни остывали очень быстро, если застужусь, меня скрутит не по-детски. Запнулась обо что-то. Борясь с икотой и шумом в ушах от надсадного дыхания, я посмотрела под ноги. Деревянная шпала, заросшая травой. Шагнула на неё, покачнулась. Дерево не жгло ноги, как бетон, оно хоть и было сырым, но всё-таки тёплым. Пройдя несколько шагов, я оступилась. Нога в изодранном носке резко коснулась земли, и я спрыгнула, сморщившись от боли, ощутив ступнёй какую-то ветошь.

Присев на шпалу, подтащила к себе изодранный кусок рогожки. Разорвав прогнившую ткань пополам, дрожащими руками неловко принялась закручивать ступни и лодыжки. Две длинные полоски послужили обвязками, которыми я закрепила грязные тряпки.

Я боялась всего: насилия, холода, болезней, начальства, мужа. У меня была огромная гора страхов. Непонятно, как я жила в этом стрессе: ходила, разговаривала, делала вид, что у меня всё нормально, пыталась подружиться с кем-нибудь, заглушить внутренний дискомфорт.

Отец умер после долгой продолжительной болезни, когда мне было четырнадцать лет, мама скоропостижно скончалась два года назад. Единственная бабушка, жившая в деревне, ушла вслед за мамой, своей дочерью. В завершении смертей муж похоронил мою самооценку, изваяв из меня покорную слугу. У меня остался единственный родной человечек – Данилка.

Муж для меня был чужой человек. Он ценил злость, ярость и силу, терпеть не мог слёзы сына. Ребёнок боялся плакать при отце. Муж, не узнав про условия в колонии, отправил меня сюда, лишь бы самому не очутиться за решеткой. Сердце кольнула ужасная мысль. А если он знал, что здесь творится?