Инфузория туфелька. Зелененькая такая.

Законы наследственности – иллюстрацией в памяти голубоглазая муха.

Бойль и Мариотт – убей, не помню, что они открыли, на слух ассоциируются исключительно с бойлером и мировой сетью отелей.

Менделеев, увидевший свою таблицу во сне, – везунчик, предмет вечной зависти.

Квадратный корень – помню значок, синус и косинус – не отличу один от другого.

Парабола – это кривая, по которой летит на диван брошенная с порога в комнату сумка.

Биссектриса – это крыса, которая бегает по углам и делит их пополам.

Пифагоровы штаны во все стороны равны…

Вот, я уже прочно сбилась на школьный фольклор. С гуманитарными науками у меня дела обстоят гораздо лучше, но это не потому, что нам их хорошо преподавали, просто я всегда очень много читала.

А мои учителя? Среди них были и очень приятные люди, и вовсе наоборот.

Наша старенькая учительница математики даже к пятиклашкам обращалась на «вы», а вот преподаватель географии орал на нерадивых учеников в полный голос и регулярно разбивал о свой стол деревянные указки.

Химичка имела привычку приходить на уроки в бигуди – их стыдливо прикрывала вязаная мохеровая шапка.

Учительница истории – милейшая женщина, мой фаворит среди школьных педагогов – к рассказу о войне Алой и Белой розы непонятным образом могла приплести подробности своей собственной личной жизни, так что нам, коварным школярам, ничего не стоило превратить ее урок в балаган.

Возможно, мне не слишком повезло со школой. Сашка говорит, что в ее школе учителя «ниче так, норм». Но если даже мы – я, Натка, наши одноклассники и однокашники – вынесли хоть что-то полезное из школы, которая была далеко не идеальной, выросли, выучились и стали приличными людьми – то каким же трамплином в жизнь может стать элитное учебное заведение?

Сеньке, счастливцу, выпал шанс, которого у нас не было.

Первого сентября Натка плакала. Расчувствовалась!

А как она могла не расчувствоваться?

Все было так торжественно и красиво!

Клены у широко распахнутых по случаю праздника школьных ворот прощально шуршали и время от времени роняли резные листья, как скупые слезинки.

Темные ели у крыльца зеленели сурово, но жизнеутверждающе. Мол, будет трудно, но вы, дети, молодые побеги, обязательно прорастете сквозь бетон.

В школьном дворе волновалось синее, в белой пене кружев и бантов, живое море: базовым цветом форменной одежды шоко-школьников была «берлинская лазурь».

Натка, не первый год работающая на верстке в газете, с дизайнерской таблицей «Пантон» была знакома и названию цвета школьной формы не удивилась.

Поначалу.

Потом-то у нее возникли смутные сомнения: а случайно ли эта их лазурь – именно берлинская?

– Анна Беккер! София Вагнер! Герман Дельвиг! – проводила перекличку своих новобранцев учительница Яна Арнольдовна Герц.

Как на подбор, одни немецкие фамилии…

– Ольга Кляйн! Арсений Кузнецов!

– Прям будто в гестапо нас с Сенькой затащили, – пробормотала себе под нос Натка, ощущая себя несколько неуютно.

Как будто они с Сенькой не такие, как все тут.

Как будто они хуже других.

А почему это они хуже?

Потому что на Натке бриллиантов нет, как на других мамашах?

Так это же не говорит о том, что у нее этих бриллиантов вовсе не имеется.

Да у нее, может, дома целая куча этих бриллиантов! Полный комод. И все фамильные, от прапрабабушки, личной фрейлины государыни императрицы.

Просто Натка воспитана хорошо и не тычет своими бриллиантами в нос окружающим.

Кто вообще надевает платья в пол и драгоценности будним утром?!

Ну кто – Алена Дельвиг надевает.

И мама девочки Вагнер тоже.

Обвешались сверкающими каменьями так, что даже лапы елок, по опыту знающих, каково это – в праздничном убранстве щеголять, насмешливо вздрагивают.