– И какие же они, твои желания? – Спросил Щеглов, – вот у твоего соседа, Саши Плюхина. Знаю я его хорошо. Особенно отца. У него есть мотоцикл. Он в комсомоле состоит. Надо думать, ты тоже хотел бы себе мотоцикл? Или машину?

– Ну, – Задумался Землицын, – машина, это, конечно, хорошо. Да и мотоцикл тоже.

– Вот! Уже мне нравится такой разговор. А у меня, понимаешь, машина уже есть. Вот, хочу себе второй телевизор. Цветной. Какой-нибудь импортный. Рубин у меня уже есть.

– А зачем вам второй телевизор-то? – Улыбнулся Игорь.

– Ну, как же… – Замялся Щеглов, не ожидая такого странного вопроса. Что значит, зачем? – Поставлю его… в летней кухне, – придумал зампред.

– Будете с супругой порознь смотреть? – Как-то странно хмыкнул Землицын.

Щеглов смутился. Странным ему был такой ответ. Да кто ж не хочет импортной техники? Все хотят!

– А ты бы не хотел? – Улыбнулся Щеглов, – импортный телевизор, магнитофон, машину?

– Хотел, – кивнул Землицын, – но это дело наживное. За такими штуками не вижу я смысла гнаться. Понимаете, его ж хочется, только пока у тебя такого нету, а как получишь, быстро надоест. Пройдет радость от вещи. Потому как она всего лишь вещь.

Зампред нахмурился. Он нашел эту мысль молодого шофера очень странной. Несвойственной парню его, двадцати лет. Он даже находил эту мысль несвойственной себе. Потому как была в его характере главенствующая она. Накопительство, постоянный непрерывный рост благосостояния как сама цель. А какая ж еще у человека может быть цель?

– А за чем же ты готов гнаться? – Вопросительно приподнял бровь зампред.

Не нравилось ему, в какую сторону повернулся разговор. Потому как хоть и видно было по живым глазам Землицина, что был он амбициозным и живым, да только в какую-то не ту сторону эта амбициозность и живость были направлены. А в какую, зампред не понимал.

Землицын хмыкнул. Посмотрел на Щеглова как-то очень снисходительно. Очень этот взгляд зампреду не понравился. Потому как сам он привык на всех смотреть свысока.

– Скажите, – начал Игорь, – а теряли ли вы когда-нибудь близких людей?

Щеглов нахмурился. Вопрос показался ему странным в высшей степени.

– Отец мой погиб на войне. Но я его почти не знал. А матери и подавно.

– А кто же был вашей рабочей семьей?

– Детдом, – припомнив свою лож про рабочую семью, выкрутился зампред.

– Значит, – Землицын не отрывал своего взгляда от глаз зампреда, и тот не удержался, отвел их вбок, – значит не теряли близких?

– Не терял, – сказал Щеглов, – потому как всю жизнь был я только сам себе близким. Рос в детском доме и терпел с детства лишенья, пока в люди не выбился.

– А супругу свою? Любите? – Со странной улыбкой спросил Землицын.

Щеглов удивился. На самом деле, давно уж у него, сорока шестилетнего мужчины, пропала любая тяга к его потучневшей похожей на крашенную-напомаженную свинку жене. Была у зампреда тайная связь с молодой двадцатипятилетней секретаршей-комсомолкой Викочокй. Но то так, игрульки.

– Что за странный вопрос? – Нахмурился зампред, – я бы сказал неуместный.

– А дети есть? Как с ними у вас дружба идет?

Этот вопрос Щеглова просто возмутил. Потому как была у него дочь, но с ней он не поддерживал общение. Она давно сбежала от него с каким-то инженерчиком на север против всякой отцовской воли.

– Мне кажется, уважаемый Игорь Семенович, – сказал Щеглов необычно официально, – вы задаете странные и неуместные вопросы.

Земляницын посмотрел на него с какой-то странной жалостью. Это Щеглова просто взбесило. Он едва смог удержать в себе буйство эмоций. Как бы невзначай протер лоб белым платком.

– Тогда вы, Евгений Макарыч, – начал Игорь, – не за тем чем-то гонитесь, скажу я вам.